Монстры «Последнего рая». Ричард Маккенрой

о будущем, марионеткой, которой суждено еще какое-то время быть натянутой на чужую, невидимую никем руку. Для чего? Наверное, для того, чтобы еще сколько-нибудь просуществовать в пропахшем средствами против моли сундуке среди прочих дергающихся или уже переставших дергаться кукол… и как не задирай голову и не верти ею в разные стороны – а кукловода все равно нигде не видать…

      Если бы он смог хотя бы раз встретить кого-нибудь, кто мог бы ему внятно объяснить – как же жить человеку, когда из этой его жизни уходит цель. Но таких мудрецов он не нашел. Да и были ли они?

      Как много бы он отдал за то, чтобы хоть во сне найти успокоение, но и там ему не было ничего спасительного. Как же везет тем, кто, проснувшись, не помнил своих снов. А он как раз помнил их, он не помнил лишь одного – спал ли он вообще, ибо очередная мучительная ночь его, вытолкав из непереносимых снов в сумерки такого же очередного утра, не давала успокоения и облегчения мук, не давала забыться и хоть сколько-нибудь отдохнуть.

      Вся его жизнь была теперь как разбитая ваза с трещиной, в которую все утекало.

      Раньше все было так хорошо, так складно и просто. И вдруг полетело к чертям.

      Он не был готов к этому.

      И сломался.

      Внутри у него все горело и распадалось.

      И зацепиться было не за что.

      В его небе теперь летали птицы с оторванными крыльями. По его Земле бродили люди с вырванными ногами. Волны его океана выкидывали на берег пережеванные акульи плавники.

      Он тонул, и никто не мог ему помочь. Потому что никто не знал, что он есть и что тонет. Никто ничего не знал.

      Никто не знал и о том, кто были эти убийцы и куда они потом делись. Нет, его, конечно же, расспросили обо всем. Но что он мог им сказать: они наверняка знали больше его.

      Конечно, в соответствии с инструкцией, как-то к нему заглянул человек в штатском среднего возраста и средней наружности. Задал пару каких-то пустых вопросов. Так, приличия ради. Они оба понимали, что все это проформа.

      Немолодой полицейский вежливо сидел на диване и большей частью молчал. Сидел он очень аккуратно. Не так, чтобы с краю, но и не глубоко, не прислоняясь к спинке. По всему чувствовалось, что ему все-таки не по себе. Хотя он и не производил впечатление новичка в своем деле. Но так бывает: не у всех затвердевает до бесчувственности сердце.

      Стэну вдруг почему-то стало жалко этого человека, вынужденного спрашивать его без всякой надежды на хоть какой-то полезный их делу ответ. И он предложил гостю выпить. К удивлению Стена тот не отказался, не став ссылаться на то, что при исполнении.

      Они выпили. Потом еще.

      И разговорились.

      – Уверенно растущий уровень преступности, бесконечный поток локальных конфликтов, непрекращающиеся войны, терроризм и насилие в наши дни обостряют дискуссии о   природе   агрессии, – произнес гость, отпив глоток из тяжелого квадратного стакана с марочным виски.

      – Агрессия, агрессия! – воскликнул Стэн и зло скривил губы. – Вы всё списываете