У Миткова поля на Ведроши. Олег Велесов

двое эти меж собой цеплялись. Матвейка тоже молчал, хотя сказать было что. Оно, конечно, правда, землю свою от татя хранить надобно. Несправедливо, когда чужаки на двор твой входят и что по нраву хватать начинают. Тут хошь не хошь, а вилы сами в руки просятся. Гнать таких со двора…

      – А пусть даже не землю, пусть иное что, – глухо ворчал, не унимался Плешка. – Опять же жёнок своих оборонить, деток. Могилки отчие. Их-то на кого покинуть?

      – Ты исшо дядьёв помяни да тёток. Да лешего с русалками.

      – А и помяну.

      – А и помяни! Думашь, плешивая твоя голова, у меня аль у иных в грудине не тянет? Исшо как тянет. Да токмо от беды краем идти надобно! Не напрямки лезть, аки дурак на рожны, а боком обойти. Тоды и помирать не надо, и жёнок с детишками сберегчи можно. Стены-то вкруг городов пошто возводили?

      – А сраму не боишьси? Люди всё упомнют: и кто на рожны шёл, и кто боком ходил. И такоже дале поминать станут.

      Старик взял со снега чашу, поднёс к губам.

      – Пусть помнют, – хлебнул. – Нам тоды уж не жить.

      Сзади подобралась Дарёнка, потянула за рукав. Матвейка поднял дочь, усадил на колени.

      – Озябла?

      – Не, – мотнула головёнкой, и зашептала в ухо. – Тятечка, а истину тот дядя баял, что я теперича красавицей буду? Я ту морковинку съела.

      – Истину, как же иначе. Вырасти токмо.

      – Вырасту, – пообещала Дарёнка.

      – Тоды спать ложись. Давай-ка с мамкой в сани, я вас овчиной укрою.

      – А ты тоже ляжешь? Нам с матушкой без тебя боязно.

      – И я тож.

      Матвейка отнёс дочь к саням, положил жене под бок, сам лёг рядом, натянул овчину на голову. Спорщики у костра утихомирились, только Плешка ещё бубнил что-то под нос, но потом и он замолчал.

      Стан замирал, отходил ко сну: кто в сани забрался, кто возле костра устроился. Разговоры стихли – тишина – лишь скотина вздыхала тревожно да собаки брехали исподволь на отзывчивую темноту.

      Матвейка прислушался к дыханию дочери: чистое. Прошлой ночью показалось – хрипит; студёно на воле, не подхватила бы лихоманку. Но нет, обошлось. Слава Богу. А старик… старик может и прав. Пахарь всем нужен, и земля тут не причём. Князь-то на что? Обещался беречь – береги, а коли не можешь, так ступай прочь. А то шлют воевод всяких, дескать, выручайте. Выручай, ишь. Нам до ваших бед дела нету, со своими бы справиться. А будут силой напирать да забижать зря, так мы на подъём легки. Не впервой. Леса за Окою великие, никто не сыщет… спрячемся…

      …от беды, от лихоманки, от беса с помелом, от лешего. Вот они… Кони седые глазастые с возом хлопьев снежных. Ударили копытами по небу, рассыпали хлопья, и запела метель как некогда бабушка: «С гуся вода, с Матвеюшки худоба. Отколь гуси пришли – туды и подте…». Чистым по белому, блистающим до небес… Рано…

      – Подымайся уже.

      Жена легонько трясла за плечо.

      – Что?

      – Заспался ты нонче.

      Матвейка выпростал ноги из-под овчины, сел. Ночь ещё висла над головой потолочной сажею, но чувствовалось – светает скоро. И вправду заспался. С полуночной стороны тёмной полосой надвигались