Matador (сборник). Луис Ривера

отдал бы десять лет жизни только за то, чтобы кто-нибудь выслушал его. Просто выслушал. Не нужно никаких советов. Не нужно помощи. Лишь понимание.

      Но кому рассказать о своем разочаровании? Кто будет слушать жалобы двенадцатилетнего мальчика? И уж тем более, кто воспримет их всерьез? Матадор был первым взрослым человеком, который говорил с Рафи на равных. Первым и единственным. Кому какое дело до бед сироты? Да никто даже не услышит его голос.

      Рафи стиснул зубы, чтобы не заплакать. Одиночество особенно остро чувствуешь, когда кто-то только что ушел из твоей жизни, захлопнув навсегда за собой дверь. До встречи с матадором ему было куда проще. Он сам выстроил толстую стену между собой и всем миром. Добровольно принял свое одиночество, которое ему предложил мир. Он радовался этому маленькому уютному оазису, в который мог сбежать в любой момент, в котором было хорошо и спокойно. Но он сделал ошибку. Впустил туда другого человека. И его цветущий мирок превратился в выжженную пустыню. А стена стала еще прочнее.

      Когда ты один, крошечная неуверенность разрастается до размеров кафедрального собора. Когда ты один, озерцо грусти превращается в океан печали. Мальчик Рафи понял это жарким летним днем в самый разгар сиесты, в то время как городок в устье реки дремал, отрешившись от всех дел, забот и волнений.

      После сиесты, когда пришла пора зарабатывать в поте лица хлеб насущный, глухая тоска не покинула сердце мальчика. Как ни старался он отделаться от грустных мыслей, они бежали за ним, как прилипчивая собачонка, ни на минуту не оставляя его одного. Так прошел остаток дня.

      Наступила ночь. Рафи опять лежал на своей постели, вслушиваясь в темноту. Но вчерашнее чувство наполненности окружающего мира не приходило. Пустота была внутри и пустота была снаружи. Даже спасительный черный омут сна не спешил принять мальчика в свои объятия.

      Рафи долго ворочался с боку на бок, потом, поняв, что уснуть не получится, сел и обхватил колени руками. Нужно было что-то делать. Как можно быстрее. Иначе эта тоска высосет все силы, и его не хватит ни на что, кроме жалости к себе и бессмысленного сетования на судьбу. Он до конца своих дней останется бедным крестьянином, жизнь которого будет всего лишь медленным умиранием, лишенным всякого смысла. Со временем он превратится в подобие своего дяди, который озабочен только урожаем и здоровьем своей скотины и не видит больше ничего. У него будут такие же потухший и злой взгляд, тяжелая грузная походка, словно на плечи взвалили непосильное бремя мелочных забот, и морщины, прорезавшиеся от бесконечной усталости от жизни и от самого себя.

      Мальчику стало страшно. Это не был бодрящий, искрящийся страх перед схваткой, не глупый и оттого немного смешной и стыдный страх перед темнотой и не призрачная боязнь неизвестности… Это был парализующий липкий ужас, словно он взглянул в зеркало и увидел там отражение не двенадцатилетнего мальчика, а безобразного дряхлого старика.

      Чтобы сбросить наваждение, Рафи поднялся