Пустынник. Война. Никита Александрович Костылев

на глазах у трусливо выглядывающих из своих кубриков людей. Лидия Викторовна, прижимая лежащего без сознания Витьку истошно орала, глядя как лейтенант избивает в кровь ее мужа, но ни один из жителей Муравейника не сдвинулся с места. Повсюду кричали, что нужно позвать администрацию, вызвать дозорную службу, кто-то даже кричал лейтенанту, чтобы он остановился, но никто не решился остановить офицера, который без остервенения, а холодно и расчетливо калечил соседа. Когда от дяди Гриши остался стонущий кусок мяса, слабо похожий на человека, в коридор подоспели бойцы из дозорной службы.

      –Товарищ лейтенант… – сказал солдатик, глядя на могучую фигуру офицера.

      –Кто хочет также? – лейтенант рыкнул сначала на солдат. Потом повернулся вокруг своей оси и рыкнул снова: -Кто!? Кто хочет также!? – В ответ была только тишина притихших десятков людей вокруг. Удовлетворенный тишиной в ответ, Самойлов кивнул: – Я так и знал. Челядь.

      Взяв меня за руку, он повел меня прочь из Муравейника. Так в свои 12 лет я получил первый урок о том, как устроен этот мир. Забавно, что этот урок дал мне не мой отец, а его товарищ, который решил обо мне позаботиться. Отец вообще не особенно был озабочен моим воспитанием. Днями и ночами он пропадал на стенах цитадели или в боевых вылазках. Лишь изредка он спрашивал, как дела в школе и хорошо ли я питаюсь. Я иногда думаю, что словно вытащив меня из разорванного на части мира и спрятав в цитадели, он посчитал что выполнил все свои функции. Его интересовало, хорошо ли я ем и хожу ли я в школу цитадели. Он не рассказывал мне про внешний мир, про свои вылазки. В кубрик он возвращался только чтобы отоспаться.

      Только когда его не стало, я понял, какой страх он внушал остальным. Александр Смирнов, капитан ударного корпуса был словно акула среди остальной мелкой рыбешки. Только когда он погиб, я начал понимать, что происходит вокруг. Мальчишки никогда не задирали меня из-за того, что я сын того самого Смирнова. Военные в цитадели всегда были объектом одновременно страха, уважения и ненависти. Несколько раз именно военщина подавляла гражданские бунты среди населения. И вот, когда отца не стало, я перестал быть сыном аскетичного и жестокого офицера ударного корпуса. Я стал просто сиротой, кубрик у которого можно по тихой отжать, а администрации потом занести взятку, чтобы кубрик не отобрали для других.

      Когда мы вышли из Муравейника, лейтенант сказал:

      –Твой отец как-то попросил меня, что если он погибнет, позаботиться о тебе.

      –Спасибо.

      –Я обещание выполняю. Я пообещал, – сказал он. – Запомни, Олег. Нянчиться я с тобой не буду. Ты просто запомни, мир делится на Людей и Челядь. Люди – это как твой отец. Челядь – это как этот мудак со своей семьей. Челядь это все те, кто позволяет себя унижать и бить. Запомни, Олег, если тебя бьют и ты не бьешь в ответ, то в этот момент ты становишься Челядью.

      –Запомнил, – бормочу я, прижимая к груди блокнот, который все это время не выпускал из рук.

      –Ну вот и славно, – офицер кивнул. – Будешь из Людей, то твоему папе не будет стыдно. А станешь Челядью… ты так отца опозоришь.

      –Не