Подкова Тамерлана. Адель Хаиров

полчаса его глаз уже моргал в щелке света, выбивающегося из небольшой комнаты, где шумели старушки. На них были белые рубахи с красной вышивкой и расписные шимакши на головах. Лица сияли, как пирожки! Одна румяная и кругленькая завела песню, другие подхватили. Запахло полынью и сладковатой стружкой от липовых чурок, из которых режут черпаки, похожие на игрушечные ладьи. Семендей вспомнил такой черпак из своего детства, который плавал в кадке с квасом. Он осторожно потянул ручку на себя и, оказавшись в центре расступившегося круга, начал тихо подпевать… Случайно коснулся рукой барабана, и тот отозвался глубоким «уух!». Мокрая куртка уползла, как шкура, куда‐то под стул, рука приобняла барабан, а другая – подушечками пальцев принялась поглаживать холодную серую кожу. Тот потихоньку оживал. Следом проснулись сиплый рожок и глупая трещотка. Комната поплыла – красно‐белые полосы рубах и зелёные штор. Засохшие цветы из опрокинувшейся вазы захрустели под ногами, и такой горький аромат пошёл, как будто бы старушки топтали ромашки в поле.

      – Ну, молодец! – кто‐то поглаживал его по плечу.

      – Как тебя зовут‐то, парень?

      – Семендей…

      – Ах, если бы Абдай слышал, как ты сегодня играл!

      – Кто это? – спросил опьяневший от тепла Семендей.

      – Хозяин тумыра. Помер недавно.

      – Да чё ты говоришь‐то, Янипа? На этой тумыре играл ещё Кубакай, а лишь потом, когда он угорел в бане, Абдай пришёл.

      – Ну, хорошо! Теперича вот Семендей играть будет…

      В голове ещё пели старушки, и стучал тумыр, когда Семендей вошёл в класс и сел на своё место.

      – Семён, тебя не было три дня! – услышал он дрожащие нотки над головой. – Ты что, болел?

      – Нет.

      – Тогда, что же?

      – Ну, я это… Со старушками играл на тумыре…

      Смех заплясал в классе и умер ухмылкой на тонких чернильных губах учителя. Семендей выскочил и тут же сбил с ног Шакира, вожака местной шпаны.

      – Ты, бля, Рыжик, совсем оху… что ли! – он больно ткнул костяшками кулачка ему под рёбра.

      И вдруг внутри Семендея пружина выпрямилась и зазвенела. Широкая пятерня скомкала злобную мордочку Шакира и начала отрывать голову от тщедушного тельца. Кто‐то прыгнул на Семендея сзади и стал душить, на его крепкой, как ствол деревца, руке повисли остальные. Парень рычал волком, расшвыривая их по коридору. Последний размашистый удар вслепую пришёлся прямо в напудренный лоб директрисы. На выручку ей уже трусил с трубочкой кроссвордов отяжелевший от обеда охранник. Семендей одним прыжком очутился на подоконнике, вторым – перелетел через репей и… Последнее, что услышал, когда летел, было кем‐то брошенное из преподавателей: «Надо же, а на вид такой тихий парень!»

      Уже привычно, без опаски, покрутил барабан в руках. Тихонько выбил тремоло, прислушался, потом озорно шлёпнул, как будто прихлопнул слепня на крупе коня, и вдруг тумыр завертелся, принимая градины ударов и редких поглаживаний.