Путешествие из России. Андрей Битов

сказал я, – видите! Вот так же удивительны все плоскости в Армении. Словно бы выпуклые. Круглые многогранники… – Точность моего наблюдения должна была бы снять всякие сомнения в искренности моего восхищения.

      На меня посмотрели не понимая. Взглянули на моего друга как на переводчика. Он заговорил по-армянски, поначалу словно объясняя сложность моего образа, но потом мне показалось, что он просто объясняет своим друзьям, что я хороший все-таки парень и не надо обращать на меня внимания. Но потом вдруг я догадываюсь, что нельзя так долго говорить обо мне – не о чем. И тогда я наконец понимаю, что они уже давно говорят о своем и это не имеет ко мне никакого отношения.

      Я оказался в одиночке, как в бутылке. Стенки у нее были прозрачные, зеленоватые. Такие странные стенки, немного выпуклые, немного угловатые, немного круглые. Они ломаются, сливаясь. Граненые пузыри…

      Друзья спохватываются.

      – Ну, как вам нравится?.. – спрашивают ласково.

      – Очень нравится…

      Что я могу еще сказать?

      – Неплохой денек, а? – сказал друг, обошедшийся сегодня без поездки на Севан и явно этим довольный.

      – Зам-мечательный…

      А что я могу еще сказать?

      По обстоятельствам чисто внутренним я чувствовал себя запертым в родном городе и удрал из него… Удрав же, опять оказался в клетке, причем чужой. И своя была все-таки лучше.

      Мне следовало обрести простор, чтобы ощутить логику построения дома в этом просторе.

      Я обрел простор, вырвавшись из города. Я захлопнул книгу, раскрытую не на той странице, и открыл ее на первой.

      Оставалась надежда, что если книга действительно прекрасна, то она сломит мое предубеждение и сама заставит любить себя. Насильно мил не будешь, но насильно ничто и не станет милым. Я никогда не смогу заставить себя любить что-либо. Это мне неподвластно. Я не свят. Но если вдруг: «Боже! – восклицаешь ты. – Так все понятно. Вот, оказывается, почему я не доверял тебе. Это я не тебе не доверял, а тем, кто рассказывал мне о своей любви к тебе, я не доверял. Да не так, не так тебя любили, как следовало любить! Вот в чем дело, – осеняет тебя, и ты меняешь адрес возмущения: – Вот как надо все это любить!» Так надеялся я вернуться в этот город, покидая его.

      Нам не важно прошлое любимой, если мы действительно любим (именно потому, что все прошлые любили не так – и их любили не так? – их и не существует для тебя). Может, потом, когда любовь начнет уходить из тебя – земля из-под ног, как неверная точка опоры, и понадобится тебе знание прошлого и ревность к нему. А если это тебе не важно, ты любишь.

      Так хотелось бы.

      Любовь к городу могла возникнуть лишь после любви к простору, в котором он заключен. Поэтому о городе потом, благо у меня будет к тому повод. Сначала о просторе.

      Простор

      Простор – категория национальная. Необходимое условие осуществления нации. Когда я смотрю на карту, на нашу алую простыню, я ощущаю пространство, огромное, но еще не ощущаю простора. И если где-то в углу зажато пятнышко: болотцем – Эстония, корытцем – Армения, то какой же