Роза, кинжал и корона. Оксана Царькова

деревянные, тяжёлые, неудобные, единственные. Цок, тук, цок, тук. Пришли. В щель двери вывалился толстый, красный пекарь Боги. Окинул сальным взглядом убогую процессию: старый, седой ослик, облепленный мухами, за ним – худющая, чёрная тень. Тень пошатнулась и превратилась в Дирка. Ученика оружейника Мора. У паренька особый дар – затейливо рисовать золотую филигрань по чернёному металлу. Завитки, цветы не похожи ни на что. Волшеба, не иначе. Вот и Боги – не устоял, заказал себе табличку, чтобы повесить над дверью пекарни. "Боги – хлеба, крендели, булки".

      – Дирк, старина, – Боги расплывается в улыбке, которую все слишком хорошо знают, и боятся пуще огня, – а зачем ты привёл ослика?

      Дирк дёрнул плечом, мол, надо и привёл. Длинный, нескладный, чёрные волосы до плеч, чёрные глаза, чёрное, закопчённое кузнечным горном лицо.

      Оружейник Моран не щадил своего единственного ученика – сироту, и гонял наравне со старым осликом. С раннего утра и до самой поздней ночи, Дирк ковал мечи и кинжалы, пики и молоты, а потом, как будто бы в своё свободное время, писал, царапал, железным пером – стилом, на чернёных латунных дощечках, свои необычные золотые завитки, которые складывались, как песня, в причудливые узоры. Таких красот в городке Бринберге, отродясь никто не видывал.

      Двадцать один год назад оружейник Моран, одинокий всеми забытый пропойца, нашёл на своём крылечке корзину, а в ней – молчаливого, насупленного, черноглазого младенца. Рядом с младенцем лежал кинжал, неземной красоты, изрезанный причудливыми узорами, которые сложились в слова Вэндел и Дирк. Дирк, ясно, кинжал, а вот Вэндел? Может, имя его отца? Моран Кан повздыхал, да и забрал домой к себе чёрное дитя. Прозвал его Дирком, и выучил оружейному делу, кинжальному бою. Всему, чем сам владел в совершенстве. Как только малец встал с четверенек, он взял в свои ручонки стило, начал царапать загогулины на всём, что царапается. Да так затейливо, чудно.

      Кинжал из корзины Моран, знамо дело, отдал Дирку. Тот приделал кожаный ремешок с ножнами, и носил этот кинжал, не снимая, на шее.

      Боги, жирная, жадная скотина, так о нем все в Бринберге говорили, положил свой глаз на этот кинжал. И всякий раз, как видел Дирка, сулил ему мешок золотых дукатов за его талисман.

      Дирк, хоть и ходил вечно впроголодь, только отмахивался головой, отпускал глаза в пол, и старался поскорее убежать прочь, подальше от назойливого пекаря.

      Но, сегодня никуда не убежишь. Боги позвякивал пятью дукатами, что ему надо за табличку получить, в своём жирном кулаке, но Дирку их не отдавал.

      Вонючий пот катился по ослику и по Дирку. Душная улица пыталась сварить обоих бедолаг, прямо между серых, раскалённых каменных стен.

      – Дирк, дружище, – огромный живот Боги напирает на ослика, а ослик напирает на юношу, и оба они вдавливают Дирка в каменный угол, – отдай мне кинжал, я пока упросом прошу, а потом, и силой могу.

      Ряха Боги краснеет, и от нахлынувшей жадности мелко трясётся щеками. Вдруг, Боги задирает свою круглую башку, и радостно скалиться куда-то вверх. Слишком поздно Дирк понимает – куда загнал его бессовестный булочник – в нужной угол.

      В Бринберге, как и в любом средневековой городе – в домах нужники были устроены на втором этаже, а дыра выходила выступом на улицу. Все знали, что