«Красна девица вила кудерышки…». Евгения Малин

лучиной да отсветом огня от печи. Керосину не было уже два дня. Лизавета суетилась у плиты, окутанной клубами пара, что поднимался от кипящего в щелоке белья. Алексею нравилось наблюдать за ней – за тем, как ловко управляется она по хозяйству, как спорится работа в ее крепких руках.

      Лизавета поставила перед Алексеем миску оставшейся со вчера дымящейся картофельной похлебки с мясом. Хлеба не было.

      – От, Алексей Петровиць, цем Бог пожаловал, – сказала она. И добавила, кидая сердитый взгляд на Федора: – А ты пошто смурной таков? Ешь, цяй не барын, от, господин уцитель, благародный целовек, а и то носу-от не воротит.

      Федор насупился больше прежнего, но взялся за ложку.

      Алексей за четыре года привык к местечковому мягкому цоканью. Лизаветина речь напоминала ему летнее журчание ручья, пролегавшего оврагом, что разрезал город. Старики рассказывали, что ручей, как и ров, были рукотворными, и когда-то, в незапамятные времена новгородского владычества, на высоком обрыве над рекой возвышалось деревянное городище с бревенчатым частоколом.

      Город и сейчас был деревянным, окруженным густыми сосновыми лесами, словно сошедшими с пейзажей Шишкина. Каменных зданий было раз-два и обчелся: монастырь в квартале отсюда, купеческая усадьба да присутственные места, где нынче разместились англо-американские войска.

      Напряженную тишину кухни разбил благовест, призывающий к утренней литургии. Лизавета вытерла руки о грязный фартук, пользовавшийся ею для черных работ и, попутно стягивая его с себя, бросила еще один недовольный взгляд на брата:

      – Помолился бы, нехристь!

      Федор не ответил – лишь зло посмотрел сначала на Лизавету, потом на Алексея и с остервенением вгрызся в кусок мяса, выловленный им из похлебки.

      Лизавета стояла на коленях в красном углу, отвешивая земные поклоны. Алексей видел, как в неровных отблесках пламени переливалась ее густая светлая коса с алой лентой, спускавшаяся по спине.

      От резкого звука отодвигаемого стула Алексей повернулся и встретился со злым, сверлящим взглядом Федора, поднявшегося из-за стола. Федор подошел к дверям, сдернул с крюка тулуп, нахлобучил на голову шапку и скрылся в темных сенях, напоследок от души хлопнув дверью.

      Лизавета поднялась с колен, вновь надела фартук и подошла к стоявшему на плите чану.

      – Вы не серцяйте, Алексей Петровиць. Дикой наш Федька. Поцто не едите? Цяй, картошка остыла уже. Рада б цего другого-от предложить, да сами знаете. Даже барына – и та на картопле.

      Лизавета поставила перед ним кружку не остывшего еще парного молока, вернулась к плите, взяла в руки крюк и принялась вынимать белье из чана, наматывая его на палку и перекладывая в большую двуручную корзину из березового лыка.

      Лизавета казалась Алексею идеальным воплощением народа – крепкая, работящая, веселая, но в то же время гордая: попробуй ее задень – за словом в карман не полезет. Красавицей назвать ее было нельзя, но было в ней что-то такое, что заставляло заглядываться местных парней и вошедших в город солдат. Подходить и свататься, однако, боялись: Федор славился резким нравом и женихов отваживал грубо, часто пуская в ход кулаки.

      В дверь постучались. Звук был торопливый, резкий, тревожный. Лизавета от неожиданности едва не опрокинула на себя чан, чуть не обварившись кипятком. На пороге стоял солдат в форме американской армии. Алексей не помнил его имени – не то Тед, не то Нед.

      – Сэр, – отрапортовал он по-английски, – разведка с того берега явилась, казаки. Вас лейтенант просит. Срочно.

      Алексей в два глотка допил молоко, поднялся из-за стола и подошел к дверям, снимая с крюка полушубок.

      – Цегой-от слуцилось, Алексей Петровиць? – забеспокоилась Лизавета.

      – Не переживай, Лиза. На службу просят. Ты уж прости, не успеваю я тебе с корзиной помочь.

      – Нашли о цем думать! Цяй, сама не в силах?

      Алексей порылся во внутреннем кармане полушубка и извлек четверть фунта чаю и плитку американского шоколаду, выигранных накануне в карты у знакомого английского офицера, про которые совсем забыл вечером с усталости и положил их на стол.

      – Возьми вот, – сказал он напоследок.

      Уже стоя на пороге, Алексей заметил краем глаза, как Лизавета всплеснула было руками в попытке отказаться от угощения, но не услышал готовых слететь с ее губ причитаний, последовав за солдатом и скрывшись за дверью.

      2

      Мороз слегка покалывал щеки – там, где они не заросли бородой. Ноги сами несли к реке. Мимо монастыря и базарной площади; мимо чайной и народного дома, мимо дома врага Советской власти Исупова, где теперь скрывалось семейство и жена другого врага – Малахова, арестованного еще летом, до ракитинского мятежа. Старик Исупов тоже хорош! Шестьдесят лет, на покой пора – а все туда же, в политику лезет, понимал бы еще что.

      Федор миновал здание уездисполкома, захваченного интервентами и белыми, разместившими здесь свой штаб – раньше в доме проживали Лизаветины хозяева, богатеи Кармановы, нынче отдавшие свое жилище под