Подношение ушедшей эпохе. Элла Крылова

неинтересно. Я появлялась там все реже и реже, на уроках физики читала Гегеля. Мне казалось, меня учат чему-то ненужному и заведомо лживому: беспросветно лжет история, лжет биология, нагло врёт литература, даже физика и химия – лгут. Отчаянье мое росло и не находило выхода. Подруги детства отдалились от меня. Я осталась совершенно одна. Я стала писать стихи. Например, такие:

      Мне пусто, холодно. Возьми, Господь, меня

      к Себе, раз на земле мне места нету.

      Во мне вызревал интеллектуальный анархизм, и луна – бледное светило всех мистиков и романтиков – голубовато круглилась над дорогой, которую я пока еще мучительно нащупывала.

      А возможно, к тягостным раздумьям над проклятыми вопросами меня подвигла вовсе не моя несчастая любовь. Разве не достаточно было увидеть в школьном лесочке трупик воробья, в котором кишели белые черви? Прибавим к этому закоченевшие в немыслимых позах трупы кошек, сброшенных с крыши многоэтажки юными исследователями жизни.

      Улетели волнистые попугайчики. Ушла забытая в траве газона черепаха. Перестал петь кенар. Лес за окном смотрел угрюмо и отчужденно. Кончилось детство.

      Машка в шестнадцать лет влюбилась в четырнадцатилетнего мальчика, копию цветаевского Эфрона. Через два года они поженились, и Машка родила девочку. Кажется, она училась в педучилище. Машкин папа ушел из семьи к двадцатипятилетней девушке, а Машкина мама вышла замуж за народного поэта Мордовии. Дальше следы семьи Пресняковых теряются во мраке неизвестности.

      Сентябрь 2003

      _____________________________________________________________

      ДОРОЖНЫЕ БАЙКИ

      Тысяча девятьсот восемьдесят третий год Мне шестнадцать лет. Я завсегдатай подмосковных слётов КСП – клуба самодеятельной песни, – на которые (слёты) я предпочитаю приезжать с последней электричкой, то есть поздно ночью. В рюкзаке палатка и спальник, подмышкой гитара. Идти одной по ночному лесу – наслаждение, известное только японцу, который делает себе харакири. Нет, гораздо мягче: томление Людмилы в замке Черномора, где ко всему прочему ещё и выключили свет. Зато как радостно бьётся сердце, когда возникают наконец маячки костров, вокруг которых на брёвнах сидит небритый подвыпивший люд, поющий Галича, Высоцкого, Окуджаву.

      Моя двоюродная сестра Татьяна (кличка Ведьма, пятью годами старше меня), которая и подарила мне счастье приобщения к «лесному братству», как-то вдруг предложила мне «смотаться в Крым». Имелись в виду не спальный вагон поезда и не гостиница с полным пансионом, нет. Те же палатка и спальник, та же гитара подмышкой. Автостоп, товарняк – как повезёт. Я пришла в восторг. Я была свободным человеком, а свободный человек ничего не боится и любит риск. Я уложила в рюкзак палатку и спальник и совершенно будничным голосом сказала маме: «Я еду в Крым». Мама сама была человеком авантюрным, поэтому не удивилась, не ужаснулась, а протянула мне две банки консервов и пятьдесят рублей. Получив материнское благословение, я отправилась в путь.