Грот, или Мятежный мотогон. Леонид Бежин

самоуверенный малец. Ничего не смыслит. Разбирается, как твоя свинья в апельсинах.

      – Ты моего порося тоже не тронь. – Матушка усмотрела в сказанном намек на поросенка, повизгивавшего и хрюкавшего у них в сарае. – Зачем же он за книгу взялся, твой Ольшанский?

      – Видишь ли, у него тут свой резон, как я понимаю. Своя подоплека. Живет он в достатке, особняк за высоким забором, подземный гараж, автопарк, зимний сад, спортивные тренажеры, роскошные апартаменты. У каждого – своя спальня, свой унитаз, своя ванна. Во дворе – конюшня с ухоженными скакунами, у причала – байдарки для гребли. Причем территория вокруг огорожена, всюду охрана поставлена – словом, все есть. Новые мехи под завязку наполнены молодым вином, как он сам говорит. Живи и радуйся. Наслаждайся своим богатством. И все бы хорошо, но тут какое-то православие под боком… адскими муками стращает, наказанием за грехи, совесть язвит, наслаждаться мешает. Вот и надо с ним разобраться, а как? Наш дурачок-то и придумал. Евангелие полистал, покумекал и книжонку накатал. И цель этой книжонки – расчихвостить православие с позиций здравого смысла. Все библейские ужасы, зловещие пророчества, трубы ссудного дня, геенну огненную обратить в страшилки. И все это для того, чтобы нынешнему богатею-предпринимателю, новому русскому в его красном пальто, вольготно и спокойно жилось. Чтобы ничто его не язвило, не обличало. В этом смысле книжонка – манифест, а он, автор ее, – идеолог, выразитель целого класса, Карл Гот.

      – Какой еще Карл Гот?

      – Тот, который Карл Маркс, критик готской программы.

      – Ох, умен ты у меня, отец.

      – Да уж ладно…

      – И в богословии, и в марксизме подкован. Зришь в самый корень. Тем меня и купил когда-то. – Матушка умилилась и слегка разомлела от нахлынувших воспоминаний. – Ты бы еще Саньку нашу о теперешних готах порасспросил: у тех тоже своя программа.

      – Это о тех, что по кладбищам ночами шастают?

      – Вона. Ты и без Саньки все знаешь. Ох, ученый! Ох, ученый! – Матушка взялась за голову, удивляясь учености мужа.

      – Не хвали. Не заслужил. Есть ученее меня.

      – Кто ж это?

      – А хоть бы Евгений Филиппович Прохоров. Он из Питера недавно прибыл.

      – Любкин брательник?

      – Ну, брат, брат…

      – Так у них отец до белой горячки допился. Все Прежнему салютовал.

      – Какому еще Прежнему?

      – Тому, который Брежнев, а заодно и маршалу Устинову Дмитрию Федоровичу, министру нашему бывшему.

      – Скоро и мы салютовать – зигу кидать будем.

      – Какую это зигу? Кому? – Матушка Василиса слегка притихла.

      Отец Вассиан же, наоборот, гаркнул, громыхнул, грянул:

      – Маммону – кому ж еще! Ему родимцу и служить станем!

      Матушка не одобрила его восклицание и не захотела слушать про маммону – ушла с вымытыми чашками в другую комнату.

      Отец Вассиан нашел место для картины и повесил ее на почетное место – так, чтобы и дарителя ублажить, если пожалует в гости, и чтобы самим глаза не мозолила (видеть бы ее как можно реже, а то и не видеть вовсе). Книгу же оставил на прежнем месте, собираясь