Грот, или Мятежный мотогон. Леонид Бежин

к тому, что люди находят время, чтобы объясняться. – Ну, и каков результат?

      – А таков, что нам с ним теперь вместе хлеб не есть.

      – Что означает сие иносказание? Разрыв всех отношений? Бог умер? – Витольд Адамович тронул расческой пышные (чудесный станок придал им с утра такие формы) усы, уподоблявшие его самому Ницше, могильщику Бога.

      – Об этом ты спросишь у моего брата Евгения. Он большой знаток по части иносказаний. Брат тоже приедет на Пасху – как и мой бывший муж. Я ему звонила и все рассказала.

      – Но ведь я здесь. Я с тобой. Разве этого мало?

      – Ты не здешний. Ты здесь всем чужой, а он свой. И к тому же все-таки брат.

      – Ты о нем так говоришь, как будто он непобедимый рыцарь на коне и в доспехах. Казимир, как тебе это нравится?

      Казимир Адамович обозначил бессильным жестом, что нравится, не нравится, а он вынужден смириться с тем, как сестра отзывается о брате.

      Витольд Адамович на это саркастически заметил:

      – Значит, Бог все-таки жив, хотя и в ином, так сказать, лице. – Он встал, тем самым показывая, что произнесенная фраза дает ему повод закончить этот не слишком приятный и содержательный разговор.

      Глава одиннадцатая

      Криминальный батюшка

      – Отец Вассиан, выдь-ка!

      Высмотрев сквозь прозрачную кисею оконной занавески, кто там его окликнул из-за высокого забора, отец Вассиан не стал звать гостя в дом, а сам вышел к нему. Вышел неторопливо, с достоинством, приличествующим сану, хотя калитку поначалу не открыл – остался по эту сторону, тогда как гость поджидал его с той стороны и тоже не спешил приблизиться.

      Не спешил и высматривал (брал в кадр) отца Вассиана либо поверху, над забором, либо снизу, между неплотно подогнанным штакетником. Был маловат ростом, но жилист, смугляв, с чернявой – местами лысеющей – головой и оттопыренными ушами, алыми от пронизывающего их солнца. В правом ухе висела серьга. На крепкой, загорелой шее в расстегнутом вороте красной рубахи блестела цепь.

      Солнце било ему в глаза из-за макушек покрытых первой зеленью акаций, посаженных вдоль забора, но он не закрывался ладонью и даже не щурился.

      – Ты, Плюгавый? – Отец Вассиан тоже взял его в кадр.

      – Ну, я, я. – Тот склонился, выбирая место, куда шагнуть, чтобы не испачкать сапог. – Не зовите меня так.

      – Все зовут. Вот и я по привычке. Прости, если обидел.

      – У меня другая кликуха есть – Настырный.

      – Буду знать. Сапожки на тебе ладные. С кого снял?

      – Вот еще – скажете…

      – Ладно, чего явился? Сам или кто послал?

      – Сермяжный послал. По случаю Пасхи. Поздравляет вас. Здравия желает и всяких благ. Ну, и я тоже. Присоединяюсь.

      – Кто ж так поздравляет. Надо как полагается: Христос воскресе. Не учил я вас, что ли?

      Тот понял ошибку и послушно повторил:

      – Христос воскресе.

      – Воистину воскресе. Теперь похристосуемся. Только я к тебе выйду. Через калитку нельзя.

      За калиткой они похристосовались – трижды расцеловались. При этом отец Вассиан уловил