Мельница Морквина. Валентин Вадимович Бердичевский

в бархатных гнездах футляра крючки, клещи всевозможных форм, от совсем миниатюрных, загнутых на концах, для вырывания ногтей, до огромных, размером с разводной ключ, догадаться о назначении которых могло только воспаленное настойкой мухомора воображение.

      Был там и молоток с широким набором зубил, тиски и тисочки и множество приспособлений, от одного только вида которых задрожал бы и герой.

      Непреодолимое желание признаться сразу и во всем овладело Тимофеем. Но никто ни о чем его не спрашивал…

      Брат Альберт умело разул его и, покрутив, сунул почти новые кроссовки за пояс. Босые ноги узника споро заколотили в почерневшие деревянные колодки с двумя металлическими винтами.

      По комнате пополз тошнотворный запах засохшей крови.

      Палач опустился на корточки и дважды, не спеша, повернул рычаг. Замычав, Тимофей насквозь прокусил собственную губу. Ступни его хрустнули, стали узкими, как у девушки.

      Палач повернул второй, установленный перпендикулярно первому рычаг, и ноги Тимофея уменьшились сразу на два размера.

      Очаг в углу комнаты пылал. На решетке накалялись длинные изогнутые крючья. Факелы, по два на каждой стене, радостно потрескивали.

      Заспанные подручные палача, в надетых прямо на тело кожаных жилетах, из которых торчали лоснящиеся, больше похожие на окорока, плечи, покраснели от жара и предвкушения пыток.

      По спине Тимофея ручьями побежал ледяной пот.

      – Вы, правда, братья?– спросил он.

      – Ты лучше покричи,– сочувственно сказал палач.– Легче будет.

      Он еще довернул рычаг и, не оборачиваясь, протянул руку, в которую брат Бенедикт, как медсестра хирургу, тут же вложил изогнутые щипцы.

      – А вот мой дед был кузнецом,– теряя сознание от нестерпимой боли, выдавил Тимофей.– Вот уж хороший инструмент делал.

      Палач промолчал, примериваясь, с какого ногтя начать, а Тимофей, скрипя зубами, продолжал:

      – Иголку мог отковать. А топоры… через двадцать лет не тупились. Даже сварку кузнечную знал…

      Палач вздохнул и, с неохотой, сорвал ноготь с левого мизинца…

      Ведром ледяной воды Тимофея привели в чувство, и господин Алвик взял руки связку иголок с засохшей на концах черной кровью.

      Тимофей не выдержал. Морквин в подземелье убеждал его ни за что не начинать разговор первым, иначе пытки будут бесконечны, пока на тебя не повесят все существующие в подлунном мире грехи.

      – Тебя не спрашивают, ты и не сплясывай,– говорил он. Но сейчас Тимофею было не до дельных советов.

      – Вы меня ни о чем спросить не хотите?

      – Нет,– отвечал палач.– Спрашивать будет господин Дуфф.

      Помощники палача переглянулись. Господин Алвик заговорил во время работы!

      – Вы настоящий мастер,– сказал Тимофей.– Вас, должно быть, очень ценят. Вот, что значит, – семейная традиция.

      – Ценят,– палач отложил щипцы, скомкал щеки в подобие улыбки.– Теперь искусней меня в пытках нет. Но знал бы ты моего дедушку! У него, юноша, после трех дней непрерывных допросов, колдуны