Тропа ночи. Сара Риз Бреннан

рядом всегда была тетушка Хильда. Она держала его на руках и нежно ворковала: кто у нас самый сладкий, кто самый красивый малыш на целом свете?

      Тогда это был, конечно, Эмброуз. Но дети-сироты в академии не знавали такого счастья.

      – А я бы не спешил отказываться от обнимашек, – лукаво улыбнулся Эмброуз. – Лучший способ обрести новый опыт – попробовать с тем, у кого этот опыт уже есть.

      Пруденс упрямо покачала головой:

      – Мне не нравится.

      – Лично я только за, – отметил Эмброуз. – И цепи, и обнимашки. И с девчонками, и с парнями. Мне все нравится. Но знаешь что? Никогда не мог понять, почему люди так привержены моногамии, если в мире существует такое чудесное многообразие.

      Он склонил голову и стал наблюдать, какое действие возымели его слова на Пруденс.

      – Что такое моногамия? – лениво спросила Пруденс. – Людская игра, если не ошибаюсь? Заполучишь все отели – значит, выиграл?

      Эмброуз открыл было рот, чтобы поправить ее, потом вспомнил, как Пруденс однажды осталась в Сабрининой комнате. Он заметил, как она легонько ведет пальцем по тети-Хильдиным книгам и по стопке настольных игр, за которыми он часто коротал вечера с Сабриной. Она наверняка видела коробку с «Монополией».

      Пруденс решила пошутить. Эмброуз улыбнулся, в полном восторге от нее, и она ответила короткой озорной улыбкой.

      – Лучший способ выиграть – это вообще не начинать эту игру, – сказал он.

      – Вряд ли она меня заинтересует, – протянула Пруденс.

      Значит, этот вопрос улажен. Фантастика.

      – Вот что я подумал… – начал Эмброуз.

      Но тут ему на глаза попался тусклый отблеск на боку полуночно-синего шара, медленно опускавшегося с высоты. Пузырь терялся на фоне ночного неба и совсем не походил на белые и красные, зеленые и золотые шарики, недавно сыпавшиеся с неба.

      Это и было то самое, чего они ждали. Эмброуз заметил, как по крыше подползают гаргульи.

      Нет покоя для нечестивых. Их, нечестивых, ждут только плотские развлечения, причудливая магия, дуэли не на жизнь, а на смерть – лично Эмброуз был от них в полном восторге. Он взял Пруденс за руку – такую же коричневую, как у него, но без колец и с темным лаком на ногтях.

      – Как бы ты назвала этот цвет, милая? – лениво спросил он.

      – Синенький, – ответила она с внимательным блеском в глазах.

      Эмброуз поцеловал ее пальцы.

      – А я бы сказал – баклажан. Американцы – ужасный народ и коверкают язык.

      – Мы говорим на одном и том же языке. – Пруденс встала. – Попробуй, скажи что-нибудь такое, чего я не пойму.

      «Синенький» и «баклажан» были их кодовыми словами.

      С яйцевидного купола Дуомо, как коршуны, сорвались гаргульи. Острые когти каменных чудовищ царапали булыжную мостовую. Одна гаргулья посмотрела на Пруденс, и серые губы натянулись, обнажив острые гранитные клыки.

      Пруденс мгновенно выхватила два меча. Эмброуз усмехнулся:

      – Милая, я от тебя без ума.

      Пока они ездили по Италии, Пруденс постоянно носила длинные струящиеся