Икарова железа (сборник). Анна Старобинец

врачу – сказал, не волнуйтесь, подождите, наладится.

      Ждать не могла. Смотреть на него не могла – как он сидит, с журналом в руке, и час, и два, и не листает.

      Взяла его телефон – разряженный, выключенный, как он сам, – зарядила, включила. Нашла ее номер. Морковь. Потому что любовь. Чтоб ты заживо сгнила, овощная культура…

      Позвонила.

      – Да?! – та ответила сразу; голос свежий и звонкий.

      Не чувствуя губ, не чувствуя языка, представилась, сказала, Игорю плохо. Сказала – можешь прийти, увести, отпущу, если он только захочет.

      – Когда зайти? – спросила Морковка, нахально, будто договаривалась с его секретаршей.

      – Да хоть сегодня.

      В тот же вечер пришла.

      Такая юная – господи, да ей девятнадцать! – и так некстати нарядная. Как будто в театр. Глубокий вырез, черное что-то там, обтягивающее, блестящее, тонкое. Смешная мордочка, как у глазастого пушного зверька. И эта шея. Такая длинная шея.

      Что было делать с ней – не понятно.

      – Да вы входите…

      Усадила за стол.

      Сидели молча, как на поминках, все четверо. Была нарезка – ветчина, колбаса и сыр. Никто не ел, кроме Игоря. Ни на одну из них не смотрел.

      Зато Морковка смотрела на него, – и было заметно, под этим обтягивающим, как колотится сердце.

      – Хотите кофе? – пробасил Заяц.

      Гуля вздрогнула. Она про него и забыла.

      А Заяц, Заяц ее сидел, оказывается, весь красный, и поедал эту Морковку глазами. Цепочку с крестиком, ускользавшую в вырез. И шею. И твердые, обтянутые черным, сосочки.

      – Спасибо, кофе было бы хорошо, – улыбнулась тварь.

      Заяц вскочил и ломанулся на кухню. Гуля смотрела вслед.

      Какая-то новая, незнакомая ревность толкнулась внутри, как ожидающий рождения младенец.

      – Ну что, пойдешь с ней? – спросила мужа, пока Заяц возился на кухне.

      – Куда?

      Она съязвила:

      – Что, адрес забыл?

      – Пойдем со мной, да, Игорь, пойдем?… – как песня сирены.

      Как загово́р на любовь. Как колыбельная на ночь. Этот голос, тихий и вкрадчивый, он обещал ему жизнь. Он обещал ему пот, и громкие удары в груди, и кислый привкус на языке, и пахучую слизь, и горячую женскую хватку. Она понимала, его жена понимала, что предлагалось ему. Подумала с ужасом: сейчас согласится.

      Вернулся Заяц с кофейными чашками.

      – Я не пойду, – сказал Игорь. – Прости. Мое место с семьей.

      Она смотрела в деревянное родное лицо и пыталась по-прежнему чувствовать стыд, а не эту злорадную щекотку победы.

      А та ушла, такая нарядная, тонкая овощ, а Заяц дал ей с собой упаковку бумажных платков.

      Потом вернулся за стол и сказал:

      – Обоих вас ненавижу.

      А потом вдруг – наладилось. Где-то дня через два, прямо начиная с субботы.

      Проснулась утром – а он принес кофе. И маленький теплый бутербродик с помидором и сыром.

      Дождался, когда допьет и доест, и подлез к ней под одеяло.

      – Ты хочешь снизу или сверху? – спросил.

      Она сказала:

      – Сначала так, потом эдак.

      …И не сидел