Это самое (сборник). Валентин Бобрецов

шестом,

      на голубятню возносился Маков,

      и пел – в текст канонический со смаком

      вкрапляя мать – о чувстве, о шестом.

      Но культовое зданье и печник

      не шли – к чему досужие вопросы! —

      в сравнение с мужчиною из бронзы,

      что взору всю окрестность подчинил.

      Сверкали зорко из-под козырька

      на северный пейзаж два тёмных глаза,

      и под усами медными не гасла

      усмешка – он едва, чуть-чуть, слегка

      не помыкая вовсе, намекал,

      что нашей жизни чужд уклад фламандский:

      холст может сгнить, доска – сгореть, сломаться,

      а бронза – та надолго. На века!..

      Долг гражданина красен платежом.

      И дабы в яму не попасть ни за что,

      гляжу вперед… Тем паче и пейзаж-то

      на добрых четверть века протяжен.

      В начале было вот что. Мне пять лет.

      Со мною всё случается – впервые.

      К примеру, ем с горчицей паровые

      котлеты. Скачет по полю Пеле.

      По Ретроградской волости телят

      привесы циклопичны. Рубль и Куба

      меняют курс. Дружинники из клуба

      выводят первых на Руси стиляг.

      Из-за общежитийного забора

      взираю, как ткачиха с морячком

      дают ответы на вопросы пола

      (о, волк морской, вертящийся волчком!).

      А я кляну стечение светил

      за слишком оттопыренные уши.

      И постигаю, сколь отменно тушит

      пожар души подкрашенный этил.

      Засим, поднявши пилигримский стяг,

      я воспаряю, мысль кружа в химерах.

      Чтоб возвратиться, Байрон-недомерок,

      на родину пятнадцать лет спустя…

      Из трёх вершин остался Божий храм

      благодаря тому, что на отшибе.

      На паперти паук, подобно Шиве,

      воссел. А в алтаре хранится хлам.

      И флегматично созерцает мент,

      как попираю бренными ногами

      пустующий, заросший лопухами

      и уходящий в землю постамент.

      В печах пылает газ. Трезор беззуб.

      А голубь, присягнув авиапочте,

      копается в мемориальной почве.

      А зоб его походит на слезу…

1978

      «Нет, заяц, погоди, не кипятись!..»

      «Нет, заяц, погоди, не кипятись!

      А я переболел болезнью роста.

      И знаю, что до сорока пяти

      дожить – уже немалое геройство.

      Богатыри немы, а наш удел —

      слова. А то, что волка кормят ноги,

      ты опровергнуть не один хотел:

      вон черепов у столбовой дороги!

      Чем возражать, немного погоди.

      Ручаюсь, станешь моего плачевней

      во дни, когда, сомненья победив,

      себя распустишь, будто ополченье.

      Мир сделать чище, чем он был и есть, —

      о, я прошел чрез это ницшеанство!

      Но чтобы стала детская болезнь

      хроническою, вроде ишиаса, —

      не дай мне Бог!..» – с улыбкой замолчал,

      вишневой трубкой задымил, как крейсер.

      А я ушами хлопал по плечам.

      И до сих пор бешусь, что ты был