Чуть ниже поверхности. Александр Рейтер

извозчик, а вроде как изнутри, если так еще можно было выразиться. Ведь проснувшись окончательно, Патрикей Афанасич обнаружил себя в совсем неприличном состоянии: он был не телесным, полным, с радикулитом и служебными обязанностями существом, коим привык себя воспринимать и мыслить, а неким невнятным звуком. Да, да – звуком!

      Он совершеннейшим образом не мог теперь понять, как ему дальше существовать и двигаться, ведь то, с помощью чего должны передвигаться двуногие прямоходячие, решительно не обнаруживалось в том, что было наличествующим у него нынче. А все имеющееся разительно отличалось от всего доселе ему знакомого, и не напоминало ему даже отдаленно о чем-то человеческом. Пространство ему теперь было чуждо и необязательно, был возможен только отсчет времени, и он с тоской поглядел на часы.

      То есть, об обыкновенном походе в контору на службу придеться забыть, а уж объяснение, сложившееся сразу в его голове было до безобразия нелепо: мол, превратился с утра не весть во что, вследствии чего ходить разучился совершенно. О! А они в ответ: "Звуковая кашица, говорите, уважаемейший? Ну так и чудесно, ведь для приема посетителей вам ничего больше и не надо! Если так разобраться, то вы и до того были, так сказать, не многим отличны, да, да, кашица! Звуковая, причем!".

      – Позвольте, не кашица, а сгусток, это как-то благороднее! – парировал он мысленно.

      Патрикей Афанасьевич заволновался, нужно было во что бы то ни стало идти в контору, ведь было уже полдевятого! Но тут мысли о том, кто или что же он теперь, превратились в более страшный вопрос – а был ли он вообще раньше кем-то иным, и если да, то кем или, даже хуже – чем? – а потом, вообще, было ли какое-то раньше?..

      Ну рассудить видимо нужно так – если у меня есть работа, значимость и уважение в обществе, значит был, был, и точка! Не могли же они ценить всю мою жизнь во мне какой-то там звук?! Кстати, а может я помер ненароком? Так, что я ел на ужин, не отравился ли чем? Ну уж нет, рассуждать-то я могу, голова ясная, ммм…. простите, головы никакой нет, ну разумение-то осталось, значит не помер, да и всякой заоблачной мишуры вроде нет вокруг, о которой пишут в страшных религиозных брошюрках, значит, живой – как есть!

      В крайнем сметении и отчаянии, близком к панике, он попытался сдвинуться с места или как-то измениться хотя бы, чтобы все-таки отправиться выполнять свой служебный долг. Ничего не получалось – "кашица, да и только – натуральная!" – подумал он с горечью. К тому же звук, который он издавал, вернее, которым он собственно являлся, был настолько неблагозвучен и невыносим – он более походил на бурчание где-то внутри живота – что он пришел в совершенное бешенство. Надо хотя бы научиться менять высоту тона или, если получится, сбуркиваться и сбулькиваться в членораздельные слова, например:

      – Добрый день, чего желалось бы, сидите-сидите, заявления не принимаю более, обед, что вы, что вы, Петр Филимонович, для вас все что угодно, заверьте-с росписью-с и печатью-с. Великолепно-с! Метаморфозы-с.

      Полегчало вроде, ну так уже можно как-то жить, вот только б научиться перемещаться по улицам. Но тут вдруг снова страшная мысль поразила его больное нечто: ведь если он звук, то стоит только ему выйти