Покаянные сны Михаила Афанасьевича. Владимир Колганов

высказывались резко отрицательные.

      – Такие вот чуждые элементы со своими коммунальными кальсонами тянут нас назад, к тоталитарному режиму. Кальсоны, как ничто другое, компрометируют наше дело, утаскивая борьбу за идеалы в сферу решения бытовых проблем, а то и вовсе в пошлый анекдот. Братья, будем бдительны! Здесь не должно быть места проходимцам! Долой кальсоны! Да здравствуют семейные трусы!

      С этими словами весьма упитанный и очень жизнерадостный юноша с внешностью профессионального пророка – чем-то он напомнил мне знаменитого французского писателя – вскинул руку, указывая в сторону набережной Москвы-реки. Подумалось, уж не предлагает ли он меня топить?

      От линчевания меня спас приват-доцент.

      – Митя! Вам бы все шутить.

      – Прошу прощения, Илья Борисыч! Но очень уж ситуация забавная.

      – Не вижу ничего забавного. Ну что пристали к человеку? Эка невидаль, кальсоны!

      Я уж было подумал, пронесло. Но вдруг слышу, и что самое обидное, от него же:

      – А впрочем… Послушайте, вы не коммунист?

      Однако странная логика – если коммунист, так обязательно в кальсонах?

      – Я врач, – отвечаю. – То есть был врач, а теперь писатель.

      – Врач? Это очень, очень хорошо, – радостно засуетился приват-доцент. – Это, знаете ли, очень кстати. С часу на час ожидаем штурм, а тут врачей и санитаров кот наплакал. Так я записываю вас…

      – Куда это?

      – В отряд.

      Ну вот, опять мобилизовали. Сколько я уже всяких армий повидал! Красные, белые, желто-блакитные… Теперь вот эти размахивают триколором… Проблема в том, что, если откажусь, признают, чего доброго, засланным агентом, а тогда… Нет, об этом лучше уж не вспоминать – это я про Киев, про Петлюру. Петлюра – это же такая дикость! Еще тогда подумалось, что совершенно пропащая страна.

      Наконец отстали от меня. А я задумался, поскольку вот что странно. Уж сколько времени с тех пор прошло, многое на первый взгляд переменилось – язык, одежда, манеры и привычки… А люди-то, как ни прискорбно это признавать, люди те же. Все-то им неймется, все-то тянет бунтовать! А спросишь их: «Зачем?» – так внятного ответа не дождешься. Эх, сколько я таких успел за эти годы повидать! Видимо, причина в том, что как была порода сомнительного свойства, такой она и остается. Да неужели навсегда? Неужто это и есть непременная основа выживания гомо сапиенс? Инстинкт самосохранения одних ведет на баррикады, других же заставляет лицемерить, приспосабливаться. Ну так и хочется сказать: «О нравы, нравы!»

      И все-таки сохраняется слабая надежда, что все не так, что грустные мысли – это всего лишь отражение моей тоски по прошлому, которого уж не вернешь… Куда все подевалось? Все было просто и понятно. И ясно было, к чему следует стремиться. А что сейчас?

      – Однако чего вы добиваетесь? – спрашиваю у парня, одного из тех, кто курочит мостовую.

      – Свободы! – отвечает.

      Я опять не понимаю… Ну неужели я такой тупой?

      – Свободы от кого?

      – От тех, кто свободу душит.

      Какое