Уши в трубочку. Юрий Никитин

по-старинному широк, как обеденный стол, там иногда сидят раскрепощенные девушки, скрестив или растопырив ноги на уровне моего лица.

      – Чай, кофе? – сказал я и, не давая ему раскрыть рот, добавил: – Вообще-то чая у меня сто лет не было. Но кофе неплохой…

      Он перевел взгляд на меня все с тем же непонятным выражением.

      – Вы предлагаете мне?

      – Да, – ответил я, – а что такого? Да вы садитесь, садитесь. Мне молоть на вашу долю?

      Он перевел взгляд на стол, где рядом с моей пишущей машинкой и разбросанными листами по-хозяйски устроилась закопченная джезва.

      В серых глазах неопределенного цвета мелькнуло непонятное мне смущение.

      – Боюсь, что вынужден отказаться. Для меня это была бы чересчур высокая честь, но вашему престижу – урон…

      Это что-то слишком мудро для меня. Я засыпал зерен в кофемолку, господин все еще изволит замереть в почтительной позе. Я указал на стулья, он снова поклонился, но продолжал стоять. Я сел, и он почтительно опустился. На самый край стула. Руки продолжают сжимать папку.

      Пока я молол, засыпал, следил, как коричневая поверхность начинает приподниматься, он молчал, наблюдал за моими движениями. И лишь когда я снял джезву, он сказал все так же почтительно:

      – Я уверен, этот волнующий момент войдет в историю. Летописцы будут пересказывать и переписывать, добавляя все новые подробности… как это всегда делается, но я… но мы…

      Я поинтересовался:

      – Вы не знаете, как молоть кофе?

      – О, мы знаем многое! Но будет записано, что вы мололи кофе собственноручно…

      – Это электрическая, – ответил я, – но у меня, помню, была и такая, где приходилось крутить ручку… А что в этом странного?

      – А что это делаете вы, сам Гакорд!

      – «Сам» – это звучит хорошо, – признал я, – но вот «Гакорд» – из другой оперы.

      Он спросил настороженно:

      – Что, и здесь есть уже опера? Как называется?

      Я сдвинул плечами.

      – Да просто спэйс. Спэйсопера. Правда, есть вроде бы и простые, обычные… всякие там лебединые озера, онегины и сусанины, но то все для археологов.

      – Спэйсопера, – повторил он задумчиво. – Как интересно… Похоже на остатки древних знаний… Позвольте представиться – мажордом его герцогского сиятельства Индельв Сто Сороковой. Это значит, ваше герцогское сиятельство, что мы, род Гемингов, вот уже сто сорок поколений служим при дворе вашего герцогского сиятельства!

      – Ага, – сказал я. Я дал приподнявшемуся кофе чуть отстояться, но не чересчур, люблю горячий, помешал, чтобы муть опустилась, выждал и разлил по чашкам. – Вам сколько сахара? Впрочем, вот сахарница. Добавляйте, как пишут в инструкциях, по вкусу.

      – Вы, вижу я, любите кофе?

      – Да, – ответил я. – Горячий, сладкий и в большой чашке. Завистники говорят, что потребляю кофе в неимоверных количествах, слишком много ему внимания, но… я в самом деле люблю кофе. И жареного кабанчика, кстати.