Весь этот свет. Джейми Макгвайр

немного дрогнула. Папа всегда говорил, что я слишком стараюсь спрятать свой мягкий характер под маской непреклонности.

      – Ты прав. Это неприятно, – произнесла я прежде, чем успела остановиться.

      – Кэтрин, – взмолился Эллиотт.

      – Знаешь, что еще неприятно? Быть твоим другом, – выпалила я и повернулась к двери.

      – Кэтрин! – на пороге стояла мамочка. – Я еще никогда не видела, чтобы ты так грубо себя вела.

      Мамочка была женщиной высокой, но ее фигура состояла из мягких изгибов, к которым я так любила прижиматься в детстве. После смерти папы было время, когда мамочка исхудала, ключицы у нее выступали так сильно, что отбрасывали тени, и обнимать ее было все равно что прильнуть к безжизненным ветвям сухого дерева. Теперь ее щеки снова округлились, и сама она снова стала мягкой, хотя почти перестала меня обнимать. Теперь я обнимала ее.

      – Прости, – сказала я.

      Мамочка права. Она еще никогда не видела, чтобы я проявляла грубость. Я вела себя так, только когда мамы не было поблизости, чтобы держать настойчивых людей на расстоянии. Гостеприимство стало частью ее профессии, дерзость ее огорчала, но нам требовалось хранить свои секреты.

      Она тронула меня за плечо и поморщилась.

      – Что ж, ты же моя дочка, да? Так что, полагаю, мне некого винить.

      – Добрый день, мэм, – сказал Эллиотт. – Я – Эллиотт Янгблад.

      – А я Мэвис, – представилась мамочка и улыбнулась приятной, вежливой улыбкой, словно удушающая жара на нее не действовала.

      – Я только что переехал к своей тете Ли, она живет на вашей улице.

      – Ли Паттерсон Янгблад?

      – Да, мэм.

      – О, боже, – проговорила мамочка и захлопала глазами. – И как же ты ладишь со своей тетей Ли?

      – Теперь уже лучше, – ответил Эллиотт и хитро улыбнулся.

      – Вот как, что ж, дай Бог ей здоровья. Боюсь, она редкостная дрянь. Совершенно не изменилась со старшей школы, – сказала мамочка.

      Эллиотт улыбнулся, и я поняла, как сильно по нему скучала. В глубине души я заплакала. Я постоянно так делала с тех пор, как он уехал.

      – Батюшки, где же наши манеры? Не хочешь ли зайти, Эллиотт? Полагаю, у меня есть чай, свежие фрукты и овощи из сада. Или то, что от них осталось после этой засухи.

      Я повернулась к мамочке и прожгла ее взглядом.

      – Нет. Нам нужно работать. Поппи и ее отец здесь.

      – Ах, да, – пробормотала мамочка, прикладывая ладонь к груди. Она вдруг сильно занервничала. – Извини, Эллиотт.

      – В другой раз, – ответил он и поднял руку в знак прощания. – Увидимся завтра, принцесса Кэтрин.

      Я сразу напряглась.

      – Не называй меня так. Никогда.

      Я увела мамочку внутрь и захлопнула за нами стеклянную дверь. Мамочка дергала край фартука и закручивала его. Я отвела ее наверх по коридору, потом еще на пять ступеней вверх в гостевую комнату и жестом предложила ей присесть перед туалетным столиком. С тех пор как умер папа, она ни одной ночи не смогла провести в их старой спальне, поэтому мы переоборудовали небольшую комнату на чердаке.