Последняя истина, последняя страсть. Татьяна Степанова

как и вы, хочу найти убийцу вашего сына.

      – И вы напишете статью – всю правду, без купюр об этом. Я вам разрешу. Они не разрешат, а я разрешу, и вы всегда сможете сослаться на меня как на источник информации.

      – Хорошо. Хотя пока до этого далеко.

      – Тогда по рукам. – Кабанова выбросила окурок и тут же вытащила новую сигарету, прикурила.

      Катя смотрела на нее – мать, сын которой убит так страшно. Ее лицо, опухшее от слез, сейчас как маска. Но она не плачет. И руки ее не дрожат. И голос ровный. И одежда в полном порядке. Только она вся в черном, в глубоком трауре. Черные брюки, черная кашемировая водолазка, черный плащ, туго стянутый на талии. Темные круги под глазами. Черные, черные глаза, в них сейчас лучше не глядеть. Кабановой пятьдесят девять лет. Она красит волосы в пепельный цвет и занимается фитнесом. У нее, по слухам, личный тренер. Она перфекционистка. В прокуратуре ее за глаза называют Порфирий Петрович.

      – Вы сказали, что вашего сына в городе все ненавидели, – осторожно произнесла Катя. – Это как-то связано со стройкой?

      – Естественно. Как только он объявил, что его компания собирается строить в Староказарменске мусороперерабатывающий завод, все и началось.

      – Весь город против строительства, все жители. Вашему сыну следовало прислушаться к общественному мнению и не идти так грубо и демонстративно напролом…

      – Да мы… он слушал! Разве мы не слушали их? Не пытались договориться? Разве он не хотел все как-то сгладить, уладить? Два митинга прошли спокойно – относительно, хотя эти уже горлопанили и писали лозунги. А мы… то есть сын… он пытался объяснить, привлекал специалистов, они выступали перед горожанами – на митингах, на собраниях. Объясняли, что это не завод по сжиганию мусора, а высокотехнологичное современное производство по переработке отходов. Черт, они же сорок лет сидели на этой своей свалке Красавино! Они терпели этот полигон сорок лет! Чего ж тогда-то не выступали, не митинговали? Они начали орать и требовать, лишь когда полигон законсервировали и сын объявил о планах строительства завода. А куда мусор девать из Красавино? А куда его девать из соседней Балашихи, с Кучинского полигона, который воняет на всю область? Где самое место заводу по переработке этого их говна, которое они накопили здесь сами за сорок лет? Это же их мусор, их отходы, их свалка! Где, где строить этот завод? В соседней Балашихе? Там тоже все против. В Люберцах? И там против. В Щелково? Или возить в Серебряные Пруды? Там тоже все начнут митинговать. Возить на север под Архангельск? Там бунтуют, все против. Возить в тундру, на Новую Землю? Так этот мусор станет не золотым тогда – алмазным! И там уже тает вечная мерзлота. Там уже не построишь предприятий. Мы опоздали. Чтобы окончательно не утонуть в собственном дерьме, надо что-то предпринимать уже сейчас – надо делать, строить. Технологичное, экологичное, как он и предлагал! Мой сын! Он был новатор, энтузиаст, он был пионер своего дела!

      Начав свой монолог тихо, Кабанова сейчас почти кричала. Но вот она смолкла, взяла себя в руки.

      – Противники строительства