Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности. Коллектив авторов

велик и красочен, однако сама дискуссия и темы, вокруг которых она разворачивалась, долгое время оставались закрытыми для российского контекста[5] [Bennett, 1999; Bennett, Kahn-Harris, 2004; Blackman, 2005; Hesmondhalgh, 2005; Hodkinson, 2004; Moore, 2010; Muggleton, 2000; Pilkington, Omel’chenko, Garifzianova, 2010; Polhemus, 1997; Redhead, 1995; Shildrick, MacDonald, 2006; Thornton, 1995]. Включенные в дискуссии ученые позиционируются как «защитники» либо субкультур и субкультурного подхода [Hodkinson, 2004; Moore, 2010; Dedman, 2011], либо альтернативных вариантов – «постсубкультур» [Muggleton, 2000], «неоплемен» или «сцен» [Bennett, 1999; Malbon, 1999; Riley, Griffin, Morey, 2010][6]. Несмотря на достаточно широкое (зонтичное) имя, в рамках этой волны молодежных исследований были разработаны яркие идеи, давшие начало возрождению интереса к новым формам молодежной социальности.

      Среди активно дискутируемых в западной академической литературе подходов к молодежной социальности особое место занимают исследования молодежной транзиции, обращенные к структурным условиям взросления [Hollands, 2002; Pilkington, Omelchenko et al., 2002; Nayak, 2003; MacDonald, Marsh, 2005]. Для понимания российского контекста не менее значимы исследования, обращенные к специфике пространственных локаций, к тому, как территории и режимы реального времени влияют на жизненные траектории и культурные практики молодежи [Shildrick, 2002; Roberts, Pollock, 2009]. Наиболее важно это для исследования маргинальных или периферийных мест, групп и практик [Pilkington, Johnson, 2003; Shildrick, Blackman, MacDonald, 2009]. Очевидная недостаточность как субкультурного, так и постсубкультурных подходов, и прежде всего затянувшаяся в западной и отечественной (в меньшей степени) академической среде дискуссия вокруг их адекватности современным условиям жизни молодежи, побудили искать новые подходы к анализу меняющейся молодежной социальности. Ученые начинают исследовать поколенческие различия, новые формы гражданского участия и включенности, солидарности, формирующиеся вокруг ценностно-стилевых противостояний на молодежных сценах [Pilkington, Omelchenko, 2013; Omelchenko, Sabirova, 2016].

      Попытаемся в самом общем виде рассмотреть, как менялось молодежное пространство в России в течение этих 25 лет, какие теоретические конструкты и с какой целью использовались для концептуализации изменений, какие эмпирические находки оказали наибольшее влияние на кардинальный пересмотр наших подходов и исследовательских практик.

      Время идей – время трансформаций[7]

      Идея этой статьи заключается в попытке анализа 25-летнего периода существования (формирования, развития, угасания и расцвета) различных молодежных пространств и групповых идентичностей в России в постсоветское (постперестроечное) время [Омельченко, 2019]. Ключевой интерес связан с осмыслением уникальности российского случая включения молодежи в глобальные культурные тренды, которая определяется не только кардинальными геополитическими изменениями во всех посткоммунистических странах. Российский случай выделяется рядом значимых черт, о чем со всей очевидностью свидетельствует современная картина молодежного культурного опыта, его миксовый, конфликтный и многоликий характер. 25-летний период социальных трансформаций в той или иной степени зафиксирован в результатах наших проектов,

5

Эта закрытость была связана не столько с недоступностью литературы, сколько с отсутствием интереса, который можно объяснить особенностями отечественного опыта социологии молодежи как крайне политизированной и ангажированной дисциплины. Ситуация кардинально меняется начиная с 2005–2007 гг., когда очевидные изменения молодежного пространства России подталкивают исследователей к активному включению в глобальные академические дебаты.

6

Критика субкультурного подхода в первую очередь направлена на идею классового происхождения субкультурных идентичностей и субкультурного выбора как символического сопротивления юношей и девушек классовому происхождению, родительской культуре и в целом доминирующей культуре общества. Классические субкультурные образцы требовали верности стилю и идеологии, цементирующей единство и проявляющейся в телесных перфомансах и особом прикиде (одежда, прическа, внешний вид, татуировка и проч.). Ключевые идеи постсубкультурных теоретиков сводятся к отстаиванию текучести, временности культурных привязанностей молодежи конца тысячелетия как реакции на существенные трансформации постмодернистских обществ. По их мнению, включение в те или иные субкультурные группы – это случайные и досуговые практики, микс самых разных культурных идентичностей и маркеров, с одной стороны, впитавших в себя популярные поп-имиджи, с другой – их постоянно порождающие.

7

Сокращенный вариант текста в виде статьи был опубликован в журнале «Мониторинг общественного мнения»: Омельченко Е.Л. Уникален ли российский случай трансформации молодежных культурных практик? // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2019. № 1. С. 3–27. URL: https://doi.org/10.14515/monitoring.2019.1.01.