Репетитор. Ельцмаксимир

только детей мучают, – перевела мама то, что пыталась высказать дочь.

      Томочка ещё не совсем хорошо могла говорить. Нет, она бы, возможно, и говорила хорошо, но в силу своей необычной сообразительности, девочка не успевала словами за своими мыслями – они почему-то быстрее проносились в голове, чем успевали соскочить на язык, оттого её ломаную речь мало кто понимал. Только мама. Да ещё Алёнка. Она молчаливо слушает и преданно смотрит голубыми глазами на свою воспитательницу. Правда, бывают случаи, когда Алёнка тоже куражится. Бывает непослушной. Тогда Томочка сердится и воспитывает её на своём тарабарском языке. Томочка сама не каприза и не любит куражливых, и потому строга к своей ляльке, может даже наказать её, поставить в угол. Бывает, строгой даже с Вовой, хотя он и старше. Но уж такой у неё характер, серьёзный.

      – Господи, некогда ребенку и отдохнуть, – вздохнула мама.

      Томочка тоже вздыхает. Ей тоже жалко брата. И что он так долго учит? Тут запоминать-то нечего…

      Девочка кладёт куклу на диванчик, накрывает простынкой и обращается к маме:

      – Маматька, ти помотли за Лёкой, я подю Воке покоблю. Ляня?

      Мама некоторое время смотрит на дочь, усваивая её речь, потом соглашается, улыбнувшись.

      – Ладно, пойди, пособи Вове. А я посмотрю за твоей Алёнкой.

      Вова заучивал:

      – Откуда дровишки?.. Откуда дрова… дровишки? Из лесу вестимо. Отец, слышишь, рубит, а я отвожу…

      Сестрёнка подходит к брату, встаёт напротив него у стола, который едва переросла, и, сведя брови к переносице, строго спрашивает:

      – Вока, ти потиму не моесь запонить? Вот как нядя. Отьняди, в тюдёнюю симнюю полю я… – и девочка без запинки прочитывает первое четверостишие стихотворения.

      Вова смотрит на сосредоточенное личико сестрёнки, его глаза выражают удивление: "Однажды, в студёную зимнюю пору я из лесу вышел…" – неужто этакий гномик смог так быстро заучить четверостишие? Он бьётся без малого целый час, и если запомнил чего из стихотворения, так самую малость. А эта…

      – Ти поня? – спрашивает девочка.

      Вова машинально кивнул, дескать, да, понял. И тут же затряс отрицательно головой – ничего не понял. Что тут поймёшь: тя-тя, тю-тю, полю-голю…

      Томочка всплеснула ручками.

      – Ню, какой ти непонятний! – и вновь стала пересказывать стихотворение, причем теперь уже всё, от начала и до конца.

      У Вовы глаза полезли на лоб – ему бы такую память!

      – Ти поня? – вновь спрашивает Томочка, переведя дух.

      Брат пожал плечами: что тут можно было понять, сплошное тарам-барам.

      – Ню, как ти не моесь понять? – её чёрные глазки, словно росой омытые смородиновые ягодки, смотрят на брата недоуменно. – Воть мотьли: снег, – она показала ручонкой на сугроб снега за окном и на столе из книжки сделала наклонную плоскость, представляя её за воображаемую горку. На горку поставила ластик (стиральную резинку), а внизу под наклоненной стороной книжки поставила точилку для карандашей.

      – Етя ти, – показала на зеленую пластмассовую точилку, – а етя лётятка и мутитёк с нокотёк, –