Дорога на две улицы. Мария Метлицкая

отродьем». И больно драла расческой ее спутанные волосы. Так больно, что Эля орала в голос.

      А дальше – дорога в теткин городишко, поезд, сухой пирожок с мясом, такой вкусный, что она просила еще, а тетка гаркнула: «Хватит!» И она опять заревела – от голода и от обиды.

      Ну а дальше – базар, стыд перед остальными детьми, жалобный шепот торговок.

      А после – приезд теткиного муженька… Про подпольный аборт, про стальную спицу, озноб, выбирающий до дна последние силы, про бегство в Москву, про вокзалы, косматую цыганку – тоже хотелось забыть. Вот чудеса – Маня, страшная, убогая и нищая, оказалась светом в окне. Какая же до этого была жизнь, если Манина каморка с метлами и ведрами, с пустыми щами, тусклым, в изморози, окном, оказалась единственным раем на земле? Про это вспоминать просто нельзя. Потому что, если об этом думать, можно сразу сойти с ума. Или – еще проще – сдохнуть. А эти мысли появлялись у нее не раз.

* * *

      В понедельник приходила Аглая, домработница. Бросала на новую жиличку суровые взгляды и что-то бурчала себе под нос.

      Влад посмеивался:

      – Не обращай внимания. Аглая вредная, но безвредная.

      – Это как? – не понимала она.

      – Побурчит, погремит тарелками, и ладно. Участковому не донесет, что тут «непрописанная».

      Эля пугалась – а вдруг донесет? Вдруг он ошибается? И боялась каждого дверного звонка.

      Но – нет. Это был не участковый, а многочисленные друзья хозяина – художники, студенты, режиссеры, операторы, модные поэты.

      Они вваливались шумной толпой – яркие, веселые, с бутылками под мышкой, в обнимку с такими же яркими, веселыми и модными девушками.

      Она сначала очень робела, а потом успокоилась. Когда поняла, что ничуть не хуже этих громких и наглых красоток. А может быть, и лучше – такой тонкой талии не было ни у кого, таких ресниц тоже. Да и на ее роскошные волосы девицы бросали завистливые взгляды.

      И одета она была, благодаря ему, ничуть не хуже их.

      Вот только вступать в их разговоры стеснялась. Многого не понимала – о чем это они?

      Но никто над ней не насмехался. Все ласково улыбались и чмокали ее в щеку – при встрече и расставании. Принято у них было целоваться с малознакомыми людьми. Привыкла она не сразу.

      А она ими всеми восхищалась. И сразу начала обожать. Влад опять посмеивался:

      – Не обольщайся! Все они – те еще фрукты!

      Девушки начесывали высокие «бабетты», утягивали широкими ремнями пышные юбки и носили в ушах пестрые пластмассовые клипсы.

      Она тоже попыталась соорудить эту самую «бабетту». Он рассмеялся и заставил ее «размочить весь этот ужас».

      Еще у девушек почему-то были клички – Русалка, Перо, Белуга.

      – Почему Перо? – удивлялась она.

      – Стишками балуется, – усмехался Влад.

      – А Белуга? – не успокаивалась Эля.

      – Ревет как белуга, – объяснял он.

      – Не слышала, – пожимала плечами она.

      Влад хохотал:

      – И не услышишь!