Тринадцатая пуля. Вионор Ахмедович Меретуков

невыносимой деятельной тоски овладело Саболычем.

      Безумным и страшным стал его взгляд.

      Что-то жуткое, смутное зашевелилось в его героической душе. И именно тогда он решился, как мы уже упоминали, на подвиг.

      Поспешно и судорожно Саболыч присобачил горячий протез к культе, перенес на него всю тяжесть своего страдающего тела и со словами «Эх, была – не была!» резким маховым движением поднял здоровую ногу вверх и сунул ее в огонь.

      Отупевший от водки и перенесенных страданий, он поначалу не почувствовал боли. Через мгновение он с восторгом увидел, как поверхность ноги празднично заискрилась, и нога затрещала, как березовое полено в печи; в нос экспериментатора шибанула вонь паленой курицы.

      – Ага, выпрямляется, проклятая! – удовлетворенно прокряхтел Саболыч, сильно работая руками. – Выпрямля… а-а-а-а!!!

      Вопль – мощный, как рев стартующего реактивного бомбардировщика, – потряс ночной покой коммунальной квартиры. Задрожали могучие стены старого дома, казалось, еще немного и он рухнет и погребет под своими обломками его обитателей.

      Вероятно, некогда, в лихие средневековые времена, с такой же степенью громкости и отчаяния вопили идейные противники католицизма, к которым у служителей культа имелись серьезные претензии, базировавшиеся на принципиальных разногласиях теологического характера.

      И святые отцы церкви в качестве основного и последнего доказательства своей несомненной правоты предъявляли оппонентам чрезвычайно убедительный аргумент в виде божественного очистительного огня.

      Терзаемый невыносимой болью, с перекошенным ртом, Саболыч, говорят, прижав руками дымящуюся ногу к животу, как пьяное одноногое привидение, принялся летать по кухне на деревянном протезе, круша чужие кастрюли, сковороды, баки, тазы и корыта.

      Грохот поднял он несусветный!

      Навоевавшись с неодушевленными предметами, Саболыч на том же чудо-протезе (не выдал-таки, родимый! – говорил потом сам пострадавший) пулей вынесся в коридор, который потихоньку заполнялся выползавшими из своих коммунальных персональных конур зевающими жильцами и, рыдая, затих в могучих объятиях пожарного дяди Феди.

      Вот такие истории гуляют по нашему старому арбатскому дому, и некоторые из них я с удовольствием коллекционирую.

      К разным ногам Саболыча во дворе привыкли быстро, и теперь многие полагают, что он с такими ногами родился.

      Утомленный воспоминаниями, я отхожу от окна.

      Как же чудовищно трещит голова! Сказываются печальные и, увы, неизбежные последствия неумеренных – чрезвычайно неумеренных! – возлияний. Как почти всякий настоящий художник, я подвержен порокам: запои из их числа.

      И все же, кто мне ответит, зачем я всегда так много пью?..

      И потом – Сталин, Кремль, Суворов на картине и серый мужичонка в генеральском мундире, похожий на крупную мышь… Не слишком ли много для одного человека?

      За