Спас на крови. Юрий Гайдук

не только положиться в трудный момент, но и поплакаться порой в жилетку. – Не занят, случаем?

      – Для тебя я всегда свободен, – хмыкнул в трубку Натансон, видимо почувствовав в голосе Воронцова скорбные нотки: – Случилось что?

      Воронцов вдруг осознал, насколько трудно будет произнести то, что он должен сказать Натансону. Словно последний гвоздь заколачивал в гроб близкого ему человека:

      – Игорь умер. Державин.

      Пауза, которая могла бы сказать больше многих слов, и наконец всё то же гортанно-крикливое:

      – Но он же… всего лишь три дня назад… Это не утка, случайно?

      «Какая на хрен утка!» – едва сдержался, чтобы не выругаться Воронцов.

      – Из посольства звонили. Так что, сам понимаешь, никакой дезы быть не может.

      – Это уж точно, – скорбным голосом согласился с графом Натансон. – Эти люди шутить не умеют. Ох же мама моя, мамочка!

      Он оборвал свои причитания, которые могли длиться бог знает сколько, и с какой-то остервенелой настырностью в голосе спросил:

      – А ты уверен, что он умер? Не убили, случаем?

      – Типун тебе на язык! – едва не поперхнулся Воронцов. Хотел было сказать, что сейчас не тридцать седьмой год, когда в России шлепали направо и налево, и не та, мол, Игорь Державин фигура, чтобы из-за него международный скандал разгорелся, однако вместо этого только пробормотал в трубку: – Мне Хиллман звонил, а ему скрывать нечего. Умер Игорь, умер! Острая сердечная недостаточность.

      Однако Натансона словно заклинило на своей догадке.

      – Шутить, может, они действительно не умеют, однако насчет того, чтобы лапши на уши навесить да выдать черное за белое – на это дело мастаки. И то, что Игорь взял да ни с того ни с сего Богу душу отдал в затраханной Москве… не очень-то мне верится в это.

      «Ишь ты, евреи хренов! – обиделся за Россию Воронцов. – Москва для него затраханной стала».

      Он уж хотел было посадить на задницу зарвавшегося Натансона, которого еще мальчонкой сопливым вывезли из Одессы и которому всю жизнь впаривали, что все еврейские беды – от большевистской России, которую сами же сделали таковой, но вовремя подумал, что сейчас не время и не место для подобных дискуссий, и на всякий случай спросил:

      – С чего это вдруг тебя на убийство понесло? Говорят же тебе, умер человек!

      – А с чего бы ему умирать? – вопросом на вопрос ответил Натансон. – Жил не тужил мужик, да и шесть десятков – это не тот возраст, когда о душе начинают думать.

      – Ну, это, положим, кому как повезет, – хмуро отозвался Воронцов, вспомнив свою «графинюшку».

      – К тому же ты сам знаешь, что он не хотел ехать в Россию, – крикливым бормотанием, при котором он как бы глотал окончания слов, оборвал Воронцова Натансон. – Не хотел! И поверь мне, я его хорошо понимал. И когда он попросил меня помочь ему составить завещание…

      – Чего-чего? – не понял Воронцов. – Какое еще завещание? Он что, был у тебя перед отлетом?

      – А