Между волком и собакой. Александр Соболев

влажные дебри пластинчатой чащи

      свое существо незаметно влачащий —

      так взгляд, замирая на каждом нюансе,

      скользит осторожно по зелени темной,

      вдоль русел прозрачного терпкого сока,

      сквозь тени и блики восходит истомно

      к цветку без греха и порока.

      Не темпера, не акварель, не сангина

      смиренно творили цветок георгина,

      но плотное масло, мазок за мазком.

      Он алый, как крест на плаще паладина,

      и темно-багрова его середина,

      и с плотью планеты извечно едина,

      и звездам он тоже знаком.

      Он в душу вмещается полно и сразу,

      и в ней позабытый восторг воскресает,

      и пиршество глаза – на грани экстаза,

      когда откровением вдруг потрясают

      отшельника – лики на створках киота,

      а кантора – громы классической фуги,

      спартанца – кровавая рана илота,

      любовника – лоно подруги.

      Он цвета любви, полыхающей яро,

      родник нестерпимого красного жара…

      И поздние пчелы стремятся к летку,

      вкусив от его бескорыстного дара,

      и солнце – сверкающей каплей нектара,

      и первая чакра моя, муладхара,

      раскрыта навстречу цветку.

      «Туман… туман… Сырая пелена…»

      Туман… туман… Сырая пелена

      грунтует холст…

      Полста вторая осень

      сезонной меланхолии полна.

      Белёсый воздух плотен.

                                   Иглы сосен

      его сгущают в бусины, да так,

      что каждая надета на хвоину,

      принадлежа ветвям наполовину,

      но тяготея к травам. Это знак,

      что нам уже не светит бабье лето…

      Иные кроны догола раздеты,

      а рядом – шамаханская парча,

      этюд в академическом альбоме

      за тонким слоем кальки.

                                   И любое

      движение: скольжение грача,

      неторопливый клок печного дыма,

      грибами порастающий пенёк —

      от мутного белка неотделимы.

      Летит неяркий жёлтый огонёк,

      за ним летит через минуту новый…

      Паучья сеть становится основой

      для ткани медитации, устав

      висеть без дела… бисерные нитки

      растянуты на лозах…

        Две улитки

      на ложе виноградного листа

      осенних чувств испытывают прелесть

      и делают, что в голову взбрело,

      под кисеёй тумана, в нежной прели

      преображаясь в чувственный брелок.

      В природу запустенье внедрено…

      Лежат лужаек рваные татами,

      где колтуны примятых бурьяно́в

      привычно вспоминаются цветами,

      но, впитывая утреннюю мглу,

      цветут – ты не поверишь! – анемоны,

      друг другу уступая церемонно

      последнюю бездомную пчелу.

      …Вот новый лист по воздуху несёт,

      сбирает лепту время, строгий мытарь.

      Всё млечно, растушёвано, размыто

      и