Между волком и собакой. Александр Соболев

неё ароматы – и жареный гусь на сносях!

      Громыхают петарды. Резвятся и тешатся люди,

      карусельно кружась на спечённом для них колобке…

      Полюса шевелятся, и видно с летающих блюдец,

      как магнитные вихри играют Землёй в бильбоке.

      Поутру – тишина. Далеко за пределами слуха,

      отключенного вместе с экранами в два или в три,

      просыпается город – лениво гудящая муха

      (или, всё-таки, это внутри?).

      Осторожный белесый рассвет погасил фейерверки,

      сновидения и фонари,

      за гардинами сеется манна (мука? сахарин?),

      и наряд короля перед душем проходит примерку.

      Обалдевший от здравиц, полночной хмельной болтовни,

      телефон не звонит…

      Пахнут чай, мандарины, смолистое прошлое сосен,

      возле коих сюрпризы лежат:

      дед Мороз, не утративший чуткости и куража,

      не хотел бы остаться непонятым в этом вопросе.

      Нет охоты читать или рифмой бумагу терзать.

      В хрустале – шоколадные лакомства Нового Года

      и название фабрики – сладкое слово «Свобода» —

      составляют доступный эрзац.

      Открываем программы TV, надеваем обновы,

      хлебосольно встречаем гостей.

      И январь на дворе, а пока никаких новостей.

      Всё еще впереди.

                     Мы к чему-то подспудно готовы —

      но причастны и радостям зимних каникул, и святкам

      с Вифлеемской звездой и рождественской Вестью благой,

      и забытому с детства мочёному яблоку в кадке

      с ледяною шугой…

      «Без ангела справа, без четверти два…»

      Без ангела справа, без четверти два,

      в холодную ночь за туманом белёсым

      услышишь урочной телеги колёса,

      гремящий по улицам старый рыдван.

      За столько-то лет о себе возвестив —

      кого он везёт, и по чью-то он душу?

      Чей сон и биение крови нарушит

      его нарастающий речитатив?..

      Возок, закопчённый нездешним огнём —

      какие химеры его населяют?..

      Твоё «санбенито», ларец с векселями

      и списком грехов приближаются в нём.

      Негромко бренчит ритуальный ланцет

      на дне сундука с остальным реквизитом…

      И едет в телеге судья-инквизитор,

      палач и возница в едином лице.

      Он едет тебе воздавать по делам!..

      Грохочут колёса по мокрой брусчатке,

      по граням поступков, по жизни початку,

      благих побуждений булыжным телам.

      Всё ближе и ближе, слышней и слышней

      телега из первого дантова круга…

      Во тьме перед ней, запряжённая цугом,

      вихляет четвёрка болотных огней —

      извечным путём: от бездонной Реки —

      в остывшую жизнь и постылую осень…

      Фальцетом поют деревянные оси,

      качается шляпа, дрожат огоньки…

      Дома, отшатнувшись с дороги, стоят,

      и шамкает сумрак: «Подсуден… подсуден!..»

      Да