Введите обвиняемых. Хилари Мантел

вы и сами любите слово Божие.

      – Это не тайна. – Он хмурится. – Вы хорошо подумали, Эдвард? У вас королева под ударом. Я не хотел бы еще раз услышать, что сбил вас с мыслей разговорами о спасении вашей души.

      Эдвард криво улыбается:

      – А как сейчас ваша королева?

      – Анна? Она на меня серчает. Как глянет в мою сторону, чувствую – голова шатается на плечах. Королеве насплетничали, что я раз-другой благожелательно отозвался о Екатерине, нашей бывшей королеве.

      – Это правда?

      – Я всего лишь восхищался твердостью ее духа, которую никто отрицать не может. И опять-таки королева считает, будто я излишне расположен к принцессе Марии. Я хотел сказать, к леди Марии, как мы теперь должны ее называть. Король по-прежнему любит старшую дочь, говорит, ничего не может с собой поделать, Анна же хочет, чтоб король признавал только одну дочь – Елизавету. Она думает, мы чересчур мягки с леди Марией. Та-де должна признать себя внебрачным ребенком.

      Эдвард крутит белую пешку в пальцах, оглядывает ее с сомнением, ставит на место.

      – А разве еще не признала? Я был уверен, вы ее давно заставили.

      – Мы сочли, что лучший способ решить этот вопрос – закрыть на него глаза. Она знает, что не унаследует трон, и, по-моему, не стоит давить на нее дальше. Поскольку император – племянник Екатерины и кузен леди Марии, я стараюсь его не злить. Карл держит нас за глотку, понимаете? Анна не думает, что людей надо улещивать. На ее взгляд, вполне довольно, что она нежна с Генрихом.

      – А вы должны быть нежны с Европой.

      Смех у Эдварда скрипучий, глаза говорят: вы очень со мной откровенны, мастер Кромвель, – почему?

      – К тому же… – Его пальцы зависают над черным конем. – На взгляд королевы, я слишком возвысился. Король сделал меня своим викарием по делам церкви, Анна же хочет, чтобы к уху Генриха имели доступ только она сама, ее брат, монсеньор ее отец, – и даже отцу от нее достается. Она называет его трусом, который даром теряет время.

      – И он терпит? – Эдвард смотрит на доску. – Ой.

      – А теперь смотрите внимательно. Желаете доиграть до конца?

      – Наверное, я сдамся. – Вздох. – Да. Я сдаюсь.

      Он, Кромвель, смахивает с доски фигуры, подавляет зевок.

      – И заметьте, я ни разу не упомянул вашу сестру Джейн. Так чем вы оправдаетесь на сей раз?

      Поднимаясь в спальню, он видит, что Рейф с Грегори скачут перед большим окном, подпрыгивают и возят подошвами, глядя на что-то незримое у себя под ногами. Сперва он думает, они играют в мяч без мяча, затем, приглядевшись, понимает: они топчут что-то длинное и тонкое. Лежащего человека. Давят каблуками, с разворотом, чтоб побольнее.

      – Полегче, – говорит Грегори. – Не сломай ему шею. Пусть прежде хорошенько помучается.

      Рейф поднимает голову, картинно утирает пот. Грегори упирается руками в колени, переводит дух, трогает жертву башмаком:

      – Это Фрэнсис Уэстон. Все думают, он укладывает короля в постель, а на самом деле он здесь у нас. В призрачной форме. Мы подкараулили его и поймали в волшебную