Крепость души моей. Генри Лайон Олди

В музее портрет висит. Не в школьном, в областном.

      – Ха! Портрет! – обрадовался Чисоев-старший. – Помню портрет, да. Так это вы рисовали? Ай, хороший портрет…

      Договорить, однако, не успел.

      – Горе вам, поганцы-язычники!

      Коля-контуженный рвался в бой – со стаканчиком наперевес.

      – Як сказано: наполнылася зэмля його идоламы! Воны поклоняються справи рук своих, тому, що зробылы пэрсты их. И прэклонылася людына, и прынызылася!..

      – Исайя, глава восьмая, – отбил удар Александр Петрович. – И что?

      – Видийдить вид них и до мерзоты не торкайтесь! Бо вин – усий мерзоти батька й заводчик!..

      Рука со стаканчиком дернулась в сторону художника. Тот окрысился, но высказаться не успел.

      – Коля, зачем? Не надо, Коля!

      – Батька й заводчик!

      – Он художник, меня учил рисовать…

      – Заводчик и батька!

      – …хороших людей учил…

      Появившись, словно из-под земли, Артур обнял контуженного за худые плечи, отвел к лавке. Усадил, вручил стаканчик, оброненный на землю – пустой, к великому сожалению Коли.

      – Еще один Никита Сергеевич, – прокомментировал художник. – Но этот все-таки головастей будет. Библию читал!

      – Не читал, – Артур вернулся к гостям. – Коля как с войны вернулся, один остался. Отец пил – умер, мать пила – умерла. Ему священник помогал, из соседнего села. Вот и наслушался… Валентин Иванович, вы инструменты видели? Я, что мог, собрал.

      – Топор видел, – отрезал «космонавт». – Я, господин заказчик, свой набор привез. А вы нашли какую-нибудь фотографию? Рисунок? Я только одну картинку в интернете отыскал.

      Чисоев-младший выразительно развел руками. Художник скривился и, небрежно кивнув честной компании, направился к бревну. Александр Петрович хотел воспользоваться моментом, дабы прояснить вопрос, откашлялся…

      – Тюрьма каменна, ой, высока,

      Ничего в ней не видать,

      Только видно, только чутко

      Часовой: «Пойдём гулять…»

      От неожиданности старик вздрогнул – уж больно громко орал контуженный. Шамиль, нервами покрепче, выразительно втянул воздух ноздрями:

      – Э, брат! Ты чем Колю своего лечишь? Коньяк, да? «Кизляр»? Смотри, не залечи. Дрянь лекарство, я тебе скажу…

      Редко кому удавалось увидеть смутившегося Артура Чисоева, Железного Артура. Как будто и впрямь рогатку под парту уронил.

      – Пусть пьет. Коньяк сосуды расширяет. Веселый будет, добрый будет…

      Добрый и веселый Коля подтвердил благим матом:

      – Выводили в чи… в чисто поле

      И давай меня ковать,

      Заковали ру… руки-ноги

      И давай в меня стрелять!

      Качнув лобастой головой, Артур внезапно стал очень серьезным:

      – Шамиль! И вы, Александр Петрович! Не хотел говорить, сам все думал решить. Потому и не звонил, не пускал. Стыдно мне теперь. Раз вы приехали, значит, судьба. Пойдемте, все расскажу, объясню.

      Он поднял руки, словно защищаясь:

      – Только