Ее звали Ева. Сьюзан Голдринг

разобрать те чемоданы, думает Эвелин. Правда, я пыталась: залезла на шаткий стул в комнате, дотянулась до чемодана, почти ухватившись за ручку… и упала. Вот тогда-то я поняла, что больше мне не удастся таиться, не удастся замести следы. Класть чемодан наверх вообще было нельзя. Разумнее было бы положить его под кровать. Как я об этом не подумала?!

      Но в ответ она только и сказала: Какое большое ружье, инспектор! Как оно туда попало?

      – Вот-вот. Именно это нам хотелось бы узнать, мэм. И вы нам очень поможете, если вспомните, кому оно принадлежит.

      Эвелин молчит. Инспектор достает из папки снимок старого паспорта:

      – Это мы тоже нашли в чемодане. Ваша племянница сказала, что на фото в паспорте вы в молодом возрасте. Однако сам паспорт на имя Евы Кушек. Вы можете объяснить, откуда у вас паспорт на чужое имя?

      Эвелин все так же молча смотрит на фотографию, затем переводит взгляд на поднос, что стоит на краю стола, и произносит:

      – Ах, какая жалость. «Бурбоны» кончились. Пэт, это ты их все съела?

      – Нет, не я, – тяжело вздыхает та, – но я пойду посмотрю, есть ли они на кухне. Мэри обещала принести, но с тех пор прошла целая вечность.

      Эвелин провожает ее взглядом:

      – Она с детства была обжорой, как и ее отец Чарльз. Он – мой брат, знаете, да? Так жалко, что она его не знала.

      Эвелин теребит в руках носовой платок, размышляя, стоит ли сейчас промокнуть глаза. Но, возможно, слезы следует поберечь для более щекотливого момента, когда вопросы станут угрожающе близки к истине.

      Инспектор Уильямс, снова порывшись в папке, извлекает копию письма на имя Эвелин – приглашение в отель «Кайзерхоф»:

      – Может быть, это освежит вашу память?

      Эвелин берет сфотографированное письмо, живо вспоминая, какой отважной она себя чувствовала, отправляясь за новым назначением, какое облегчение испытывала от того, что ей представилась возможность вырваться, и как пугали ее его властный взгляд, его высокомерие и уверенность, что она никому не расскажет про его методы. Своим неумолимо жестким пренебрежительным отношением он испортил все удовольствие, что доставили ей собеседование и приличный кофе с пирожным.

      – Со слов вашей племянницы мне известно, что по окончании войны вы служили в Германии. Что вы можете рассказать о том времени?

      Эвелин неотрывно смотрит на приглашение, думая, как ей лучше ответить.

      О том времени. О той поре ужасов и неопределенности, сменившей период прежних ужасов.

      – Apfelküchen, – произносит она через минуту, лучезарно улыбаясь инспектору. – В то время везде ощущалась нехватка провизии, но у нас был чудесный Apfelküchen. Я привезла с собой рецепт и часто готовила его дома.

      – Ясно. Так этот… этот Apfelküchen, или как его там… вам подавали в отеле «Кайзерхоф»?

      – Яблочный пирог, инспектор. Это яблочный пирог. Мы ели его с Schlagsahne[15], если их удавалось достать. Сахар в ту пору был в дефиците, но позже, по возвращении домой, я, когда пекла этот пирог, сверху всегда посыпала его коричневым сахаром. Вкуснотища!

15

Schlagsahne (нем.) – сбитые сливки.