Игры морока. Иар Эльтеррус

подтвердил Скрипач. – Ну и местечко.

      – Рыжий, мне чего-то все страньше и страньше. – Ит нахмурился. – Ты ведь помнишь… ну, насчет крыс. Организмы-датчики, сверхвыносливые, адаптируются практически ко всему, мало того, некоторые подвиды даже пол менять способны в процессе жизни, а еще они обладают уникальным чутьем к опасности. Ты заметил, что в метро ими не пахло вовсе?

      – Да? – Скрипач задумался. – Хотя ты действительно прав. Не пахло. Там почему-то вообще ничем живым почти не пахло.

      – Несмотря на толпы. Так вот, крысы, если ты помнишь, опасность способны предвидеть, и если она существует – они уходят. Всей колонией. И что может значить то, что тут их запах есть, как ты думаешь?

      – Что это место безопасно? – удивленно произнес Скрипач. – Так… это значит, что другие…

      – Ну да. – Ит кивнул. – Кажется, мы угодили на корабль, который тонет.

      – И мне тут все меньше и меньше нравится, – подтвердил Скрипач.

      Сейчас они сидели в углу зала, неподалеку от сцены-подиума. Рыжий притащил две чашки какого-то непонятного чая, потом снова ушел и вернулся с горстью конфет монпансье, которые они, переглянувшись, отправили в чай вместо отсутствующего сахара. Народу в зале было порядочно, в уголке кто-то играл на варгане, из другого угла слышался девичий смех и гитарное треньканье. Сидела в зале в основном молодежь, лет от шестнадцати и до двадцати пяти максимум.

      Ит и Скрипач украдкой оглядывались. Довольно интересное место, надо признать. По стенам – разномастные картины, наброски. Из-под потолка свисают обрывки цепей, а сам потолок оклеен местами серебристой бумагой. Над входной дверью, кажется, икона, вот только потемнела она настолько, что не разобрать, чей лик на ней.

      А на сцене…

      Мы говорим на разных языках.

      Вокруг мы видим разные картины.

      Что отражается в твоих глазах?

      Крутые тачки, модные витрины,

      Неона свет столичных авеню,

      Как призрак жизни яркой и блестящей.

      А я реальность вижу в стиле ню,

      Как этот пес, бездомный и смердящий.

      Как бабушка с протянутой рукой,

      Которой горько и безмерно стыдно

      За стерву жизнь. За всех. За нас с тобой.

      За тех, кому с вершины слез не видно.

      Мы говорим на разных языках.

      Мне жаль. Но эту данность не изменишь.

      Ты хоть во сне витаешь в облаках?

      Смеешься звездам? Слепо в чудо веришь?

      Считаешь, что отдать важней, чем взять?

      Увы… Но не испытывай сомнений.

      Нет, я не псих. Мне просто тошно лгать.

      Прощай. Мы люди разных измерений.

(Стихотворение Ирины Лукониной)

      Они оба, не сговариваясь, обернулись на голос.

      На сцене сейчас стоял стул, а на стуле сидела девушка. Невысокая, сгорбленная, худая, как щепка. Волосы забраны в хвостик, мешковатый свитер, который ей велик на пару размеров, висит на худеньких плечах, как на вешалке. Она просто сидела на