Битая карта. Иэн Рэнкин

вопрос. «Но». Почему Ребус испытывал беспокойство? Ответ был и прост и сложен одновременно. Речь шла о Грегоре Джеке. Будь это любой другой член парламента, Ребус и бровью бы не повел. Но Грегор Джек был… Грегор Джек!

      – Фургоны прибыли, инспектор. Сажаем всех и увозим.

      Рука Лодердейла на его плече была тверда и холодна.

      – Есть, сэр, – сказал Ребус.

      И снова они вышли в холодную темную ночь, в которой светились оранжевые шары натриевых фонарей, яркие круги автомобильных фар, приглушенные пятна открытых дверей и полузашторенных окон. Соседи проснулись. Кое-кто вышел на крыльцо, набросив на себя халат или первое, что подвернулось под руку.

      Полиция, соседи и, конечно, газетчики. Мелькание вспышек. Господи, ну разумеется, тут были и фотографы. Ладно хоть телевизионщиков нет. Хотя это странно: значит, Уотсон не сумел уговорить телекомпании принять участие в его маленькой вечеринке.

      – В фургон их, живо! – скомандовал Брайан Холмс. В самом ли деле в его голосе появилась новая твердость, новая властность? Удивительно, что` повышение по службе делает с молодежью. Но, ей-богу, как же они спешат! Не столько из-за приказа Холмса, сколько опасаясь фотокамер. Одна или две женщины остановились попозировать в духе таблоидных гламурных картинок, но коллеги из женского полицейского отряда быстро убедили их, что время и место они выбрали неподходящие.

      Однако репортеры почему-то не рвались в бой. Любопытно – почему, подумал Ребус. И вообще, зачем они тут собрались? Это что – такая крутая история? Уотсону нужна огласка? Один из репортеров схватил фотографа за руку, словно остерегал его: мол, не делай слишком много фотографий. И вдруг все засуетились, закричали. Вспышки замигали с частотой разрыва зенитных снарядов: по ступенькам выводили Грегора Джека. Он ступил на узкий тротуар и исчез в фургоне.

      – Черт, это же Грегор Джек!

      – Мистер Джек! Одно слово!

      – Не могли бы вы прокомментировать…

      – Что вы делали в…

      – Можете прокомментировать…

      Двери уже закрывались. Констебль хлопнул ладонью по фургону, и машина медленно тронулась с места, а репортеры потрусили за ней. Что ж, Ребус вынужден был признать: Джек высоко держал голову. Нет, это не совсем точно. Джек, скорее, склонил голову ровно настолько, чтобы дать всем понять: это раскаяние, а не стыд, смирение, а не смятение.

      – Он семь дней представлял меня в парламенте, – сказал Холмс, стоявший рядом с Ребусом. – Семь дней.

      – Видимо, ты плохо на него повлиял, Брайан.

      – Неприятно все-таки, разве нет?

      Ребус уклончиво пожал плечами. В этот момент вышла женщина, которую застали в спальне с Джеком, теперь она была в футболке и джинсах. Увидев репортеров, женщина неожиданно задрала футболку, обнажив голую грудь.

      – Нате, смотрите!

      Но репортеры в это время сравнивали записи, фотографы вставляли новые пленки. Они уже собирались нестись к участку, чтобы перехватить Грегора Джека там, у входа. На нее никто не обратил внимания, и она наконец опустила футболку и забралась в фургон.

      – Он