Секретный фронт. Аркадий Первенцев

Что же они противопоставят этому? Судя по всему, «центральный провод» быстро отреагировал на маневр советской стороны и предложил контрмеры. Какие? Ясно, что начальник школы не мог заниматься самодеятельностью. Бандеровцы полностью отвергали мир. Они не шли на компромиссы. Как и всякое буржуазное националистическое движение, они пытались затушевать классовый характер борьбы… Ткаченко невольно усмехнулся: в сознании привычно выстраивались политические формулировки.

      Махновщина – детский лепет в сравнении с бандеровщиной. Махновщина родилась на домашней почве, а вот бандеровщина вызрела на Западе, в термостатах гестапо, абвера, польской «двуйки», Интеллидженс сервис… Кому какое дело, что он, Ткаченко, украинец и Капут – украинец. Никто из них и не пытается обратиться к братству по крови. Для простых, наивных людей – одно, для тех, кого на мякине не проведешь, – другое…

      Что же ждет его впереди?

      Во всяком случае, что бы ни случилось, он не запросит пощады. Он – коммунист и за правду пойдет на любые муки.

      Лунь и Капут с обеих сторон сжали его своими плотными, сильными, будто свинцом налитыми, телами.

      Городок проехали на большой скорости. Дважды попались патрульные истребительной роты. Военный «виллис» не вызывал у них никаких подозрений. Ткаченко припомнил: кто-то предлагал ввести контрольно-пропускные посты. Что бы изменилось? Можно уверенно предположить: документы у бандитов в порядке, они даже осмелились явиться на собрание. Конечно, будь КПП, можно было бы закричать… Правда, это повлекло бы за собой немедленную расправу не только над ним, но и над его семьей. Приговоры подполья приводились в исполнение неуклонно и беспощадно. Приговор настигал в любом месте, рано или поздно.

      Машина шла в западном направлении.

      После поля с посевами пшеницы и кукурузы земля начинала постепенно горбиться, складки становились глубже, за низкорослым молодняком по вырубленной в войну крепи зеленели лесные массивы с расщельными падями и горами.

      Въехав на лесную дорогу, Капут вынул из парусинового мешка, пропахшего подсолнечным маслом, нечто вроде платка и туго завязал глаза пленнику.

      – Просим извинения, Павел Иванович, – с ласковостью в голосе сказал Лунь. – Необходимые меры предосторожности. Применялись еще с древних времен при двусторонних переговорах.

      Затем ехали еще около часа. За всю дорогу никто из спутников не проронил ни слова, и человеку с завязанными глазами оставалось одно – думать. Ни капли сомнений не возникло в душе Ткаченко. Если уж придется испить чашу до дна, что ж, на то он и коммунист. Не он первый, и, наверное, не он последний…

      Машина затормозила. Лунь снял с Ткаченко повязку.

      – Разомнитесь.

      К ним подошли несколько человек в немецкой форме. У каждого кроме револьвера в кобуре за поясом еще и пистолет. Судя по всему, это был командный состав.

      Они с мрачной веселостью встретили своих начальников, о которых уже начали было беспокоиться. На Ткаченко, одетого в форму советского офицера, обратили