Изморозь. Распродажа человеков. Артём Сергеевич Семёнов

озитивных умозаключений, чем я. Ну а теперь, если вас это ни капельки не остановило, я вынужден обозвать вас неосторожным, сэр.

      Принято говорить, что время лечит. А также принято это, как правило, применять к делам любовным. При вопросе “Что должно вылечить время?” большинство ответят “боль”, ну или что-то наподобие этого. На самом деле, “вылечить” человека могут только два клейма с электричеством у висков. Почему же люди боятся с чем-то жить? Ведь все что с ними происходит их и формирует.

      Я проснулся от дымки в глазах, которая не давала мне понять где я. Я понял, что к горлу подходит комок вчерашних воспоминаний. Он, словно перекати-поле в вестернах, выкатился из моей глотки на пол. Я вспоминал и минувшую осень, которая не оставила мне ничего, а лишь забрала процентов пятьдесят моих нервных клеток, и то, как я пытался дотягивать свои руки-ножницы до жриц любви в этом мерзостном заведеньице. Но мне было почему-то так хорошо… Так бывает хорошо, когда вина, которую ты несешь как бремя всю свою сознательную жизнь испаряется вместе с человеком, чье лицо никогда не придется увидеть ни во снах, ни на яву.

      Меня зовут Келли. Я родилась в Манчестере. Сам Манчестер обо мне ничего не знает, да и это меня как раз-таки и радует. Вы читали Стивена Фрая? Поганый пидараст изрешетил все традиции нашей светлой страны. Черчилль был прав. Мы стали зависимы, мы стали категорически зависимы без каких либо “но”. Я уже не замечаю той романтики в своем отце, которая передает ностальгию послевоенного времени. В нем живет только агрессия и злоба. Всеобъемлющая злоба, готовая раздавить все, что есть на этом свете. Мы другие, не скажу, что в нас до хрена доброты. Хотя нет, возможно до этого места ее как раз и хватит, а дальше с заполняемостью начнутся проблемы. Цензы, цензы и ничего больше! Одни проклятые цензы! Все, я уезжаю! Вот только зайду за латте на Брайтон-стрит…

      Какой же он здесь вкусный и воздушный! Когда горячий кофе вливается в желудок, чувствуешь непонятную воздушность. Как-будто весь твой организм это дом, а латте куча шаров, заставляющих лететь его вверх. Мультфильм “Вверх”… Черт! Я хотела хоть раз в жизни придать обыкновенному действу литературных красок и снова сплагиатила. Правильно говорили мне школьные учителя – ничего святого в нас все-таки нет.

      Вот кстати, моя школьная подруга Кэролин выходит из-за того дальнего столика. Сейчас начнет рассказывать про свои самые важные проблемы на свете, и про то, как их не исправить уже никогда. Но стоит ей встретиться со своим любовником из Испании, как она сразу становится терпимее ко всему на свете. Может терпимость зависит от того, насколько нас часто имеют?

      – Оу, Келли, ты уже здесь? Так рано?

      – (Не слишком рано для того, чтобы посмотреть на твою довольную тупую морду) Кэр, как я рада тебя видеть, прекрасно выглядишь! Мне нужно сегодня по делам, подумала будет лучше постирать брючный костюм как можно пораньше, пока не образовались очереди.

      – Но ближайшая прачечная открывается в девять, а сейчас только семь.

      – (Лучше бы ты была такой догадливой, когда пытаешься найти разницу между коммунизмом и капитализмом) Серьезно? Скорее всего я неверно завела будильник, совсем замаялась вчера на работе. (“замаялась” – еще одна архаика, которая канет в лету вместе с этой страной (“канет в лету” боже, останови меня))

      – Ты меня прости, конечно, но когда последний раз ты звонил…..

      (Какой к черту “звонил”? Я буду жаловаться феминисткам!)

      ПРОСНИСЬ!

      Почему стриптизершы всегда такие страшные? Их что не может проконсультировать Томас Хилфигер? Или он для женщин не шьет? Хотя какие они женщины… Это уже унисекс. Тридцать дней прошло после похорон, а как-будто вчера были. Или они вчера и были? Какого хрена столько вопросов в голове? Вот опять еще один вопрос… Похоже я очередной раз выпал из своего сознания. Мне сейчас ответила испанка: «I think it is very clearly written in the "favourite book" section....». Вообще-то это не очень четко. У нее написано “Демиан” и еще какая-то, уже не вспомнить. Я, кстати, не помню, чтобы я начинал с ней общаться. Да и зачем мне это делать? У нее глаза как у Фантомаса.

      Я не могу это терпеть, я уже совершенно не вижу смысла в этом.

      Все чаще в мою дверь пытается вторгнуться чужая рука, и она меня забирает.

      ОНИ меня изуродуют, я это знаю, от моей души не останется и следа, мои молекулы человека, который грезил внутренней свободой, распадутся и уже никогда не будут вместе.

      Ты понимаешь, что я к тебе приезжаю каждый раз, а ты мне отвечаешь постоянно “все хорошо”? А твое “все хорошо” это же вой волчий, в нем хорошего нет ни капельки. Ты совсем себя сломал уже. Ты помощи не просишь, а страдаешь. Скажи, как мне с тобой быть? Ты понимаешь, что я умираю, глядя на то, как ты себя убил?

      Мы были с моей сестрой – Аполлинарией в Париже, как раз в то время, когда умер Шарль Азнавур. Огромная трагедия для всей страны. Он признавался величайшим эстрадным певцом двадцатого века, обошел самих Синатру и Элвиса. Вот так вот. Классный был дедуля. Похоже, самый приветливый из всех тех, кого я имел честь лицезреть. Вот только глаза у него были налиты болью. Про таких говорят “душа нараспашку”. Вообще, многие из французов