Звездочка моя!. Жаклин Уилсон

мамы. Наверняка среди них есть уже бабушки, но и они поют и визжат как подростки.

      Папа тоже подхватил мелодию, и по дороге к заграждениям у входа он слегка валяет дурака, раздает автографы и не перестает улыбаться до тех пор, пока сверкают фотовспышки. Мама с ним рядом, на одной руке Ас, за другую держится Конфетка. Я неуклюже плетусь за ними, стиснув уродливые зубы.

      В толпе я замечаю девочку моего возраста, высокую, тоненькую и темную. Волосы у нее забраны в хвост. Рядом с ней женщина, наверное мама или старшая сестра, они очень похожи: она тоже тоненькая и темная, тот же хвост. Обе в черном, на руках перчатки в сеточку: такие перчатки когда-то давно носил папа, они были его фирменным стилем.

      Обе они во все глаза глядят на папу.

      – Дэнни, взгляни! Вот она, твоя судьба, твоя Доля! – выкрикнула женщина, тыча ей пальцем в грудь. Дочке, кажется, все равно, что мама кричит и тычет в нее пальцем. Она сама, гордо выкатив плоскую грудь, завопила:

      – Да, я Доля!

      Глаза у нее сверкают, и все лицо светится.

      Это что, имя такое? Разве можно таким именем гордиться?

      «Сладкая ты моя доля» – так называется папина песня. Она есть на одном из его ранних альбомов, и знают ее только самые преданные фанаты.

      Сладкая ты моя доля!

      Без тебя моя жизнь как неволя.

      Мы с тобой далеки друг от друга,

      Ты всегда в моем сердце, подруга!

      Пусть ты далеко, как в небе звезда,

      Я в сердце тебя сохраню навсегда.

      Ты будешь навеки в груди моей жить,

      Во веки веков мне тебя не забыть.

      Пока растут травы и дуют ветра,

      Пока голубою не станет луна,

      Я буду любить тебя, только тебя![1]

      Не слишком хорошая песня, да? Да и что за имя такое – Доля? Надо издать закон, запрещающий родителям давать детям ужасные имена. Мое имя в списке самых ужасных будет на первом месте. Меня зовут Солнце. Да. Уверена, что даже вы над ним засмеялись. Как и все остальные.

      – Солнце! – шепнула мне мама. – Идем, нам пора заходить!

      Фотографы развернули камеры обратно на ковровую дорожку. Там визжит светловолосая актриса, схватившись за лиф платья, из которого показалась грудь.

      – Любой дурак поймет, что она это специально, – сказала мама. – Идем, Солнце, шевелись!

      – Дэнни, Дэнни, не уходи, пожалуйста! Сюда! Подойди сюда! – с отчаянием в голосе закричала мама Доли.

      – Попроси папу с ними поздороваться, – попросила я.

      Она вздохнула и изогнула бровь, на секунду задумавшись. Вспышки камер по-прежнему сверкают там, где только что лопнуло платье.

      – Смысл? – ответила она. – Его уже отсняли. Идем.

      И я медленно двинулась дальше, еще раз обернувшись на них. Мама Доли продолжает кричать. Глаза у нее выпучены, рот широко открыт, она словно сошла с ума, и смотреть на нее страшно. Я взглянула на Долю, а она на меня. У нее очень странное выражение лица, жуткое, тоскливое. Не может быть, что она влюблена в папу. Он для нее слишком

1

Здесь и далее стихотворный перевод А. Олейникова.