Вернуться по следам. Глория Му

надо мной водить, что-то бормоча.

      Я лежала с закрытыми глазами, чувствовала тепло, исходящее от ее рук. Запахи тлеющих трав, воска, воды и деревянного пола сплетались в странную, печальную мелодию, похожую чем-то на музыку Глюка (ну извините, я без намеков – кто же виноват, что у него такая фамилия?).

      Старуха тронула меня за плечо:

      – А ну посмотри сюда. Что ты видишь?

      Я с трудом открыла глаза и заглянула в мисочку.

      – Змейку. – Я с удивлением посмотрела на старуху. На гладком воске в мисочке был четкий рисунок маленькой змейки.

      – Это оно? – Старуха склонилась ко мне, я кивнула. – Ну, полежи еще тогда.

      Через некоторое время она снова велела мне смотреть. Воск был весь покрыт изогнутыми линиями – так в книжках рисуют человеческий мозг, но ничего похожего на змей там уже не было.

      Старуха покивала, довольная, потом велела маме меня раздеть, а сама подтащила к печке деревянный ушат, в который меня и поставили.

      Потом меня поливали водой с лепестками каких-то цветов, старуха опять что-то бормотала и обмахивала меня тем же веничком.

      Потом меня, сонную, завернули в простыню, и старуха сказала маме:

      – Сейчас уходи. Привезешь мне ее снова через двадцать один день.

      Мама хотела меня одеть, но Захарьевна не позволила. Вынесла маленькое серое одеяльце, так меня и несли до машины – запеленатую, как младенец.

      Обратной дороги я не помню – спала.

      Глава 10

      Три недели протекли вполне мирно. На следующее утро после поездки к старухе я нарочно обежала весь дом, заглянула под все одеяла – змеи пропали и страх исчез бесследно. Я даже показывала папе по Брему, какие гады мне мерещились.

      Подошло время ехать к старухе снова, папа собирался нас отвезти, но мама отказалась и сама села за руль.

      Ехали мы гораздо дольше, чем в первый раз, было жарко, но я не капризничала – мама очень редко водила машину и здорово нервничала.

      Старуха возилась на грядке у дома и встретила нас как старых знакомых. Провела в дом, дала напиться с дороги и отдохнуть, подробно расспрашивала маму обо мне – как я ем, да как я сплю, да не кричу ли во сне.

      Мама отвечала неохотно – было видно, что Захарьевну она побаивается.

      Потом старуха долго водила руками у меня над головой и, помолчав, сказала маме:

      – Не пойму я, что с твоим дитем. Страх из нее ушел, порчи нету, а в голове – как взрыв какой-то черный. Хворая она у тебя.

      Мама с готовностью закивала и стала рассказывать, как я болею все время, и даже заплакала.

      Старуха нахмурилась:

      – Ну, будет, не реви. Про эти ее болячки знаю, Генрих не раз ко мне приезжал, совета просил. Тут другое…

      – Что? – Мама подняла на старуху заплаканные глаза.

      – Так ото ж, – Захарьевна по-мужски хлопнула себя по колену, – не пойму я. Ладно. Травок заварю сейчас. Пошепчу над ней…

      – А как же… Вы же сказали – не знаете, что делать… – растерялась мама.

      – Как это – не знаю? – возмутилась