Вернуться по следам. Глория Му

такой? Мавпочка? – Она потянулась рукой к Тиффани, а та сказала:

      – Яф!

      – Та невже ж собачка? – Старуха отдернула руку и заулыбалась. – От же ж и напридумует Господь всякой твари!

      Папа нетерпеливо вздохнул.

      – Та не сопи, – сказала Захарьевна, пытливо глядя на отца. – Помогу, чего ж не помочь. Если дите крещеное.

      И тут начался наш семейный цирк. Папа убеждал старуху и предлагал любые деньги. Мама плакала и просила. Папа грозился встать на колени и таки встал. Мама схватила меня за руку, подтащила к Захарьевне и велела попросить бабушку хорошенько. А я вдруг обозлилась и звонко – так, что эхо прокатилось, – крикнула:

      – Не стану! Ну ее! Не хочет – не надо, поехали отсюда.

      Фани зарычала, а папа поднялся с колен, отряхнул брюки и, глядя на старуху в упор, улыбнулся на редкость скверной улыбкой.

      – Ладно, старая корова, – спокойно сказал он. – Где тут у вас ближайший поп?

      Ну как вам объяснить, выросшие в этой самой демократической России друзья? Если отвезти младенца к знахарке значило поиметь неприятности, то крестить младенца – для главврача образцово-показательной больнички и члена, извините, партии это был полный… Крах, ага. После этого его не просто уволили бы – единственное место, пожалуй, где он мог бы продолжить свою карьеру, это как раз санитаром в дурке, в которую положили бы меня. Такие дела.

      Но это еще не конец истории, о нет.

      Зося, хранившая все это время загадочное молчание, в свою очередь грузно опустилась на колени и, поднимая летнюю дорожную пыль, поползла к отцу, величая его Генрихом Васильевичем и слезно прося прощения.

      Папа даже несколько растерялся.

      – Зофия, ты-то чего? – изумленно спросил он, поднимая Зосю.

      И Зося призналась, что несколько лет назад, когда родители мои уехали в Польшу, а Зосю со мной оставили у львовских родственников, она тайно крестила меня. В истинную католическую веру.

      – Так я любила мою пташку, так любила, – всхлипывала Зося, – а она болела все время, и я подумала – а ну как Глория, моя дзэфачка, умрет некрещеной и будет гореть в аду?

      – Католичка… – Папа после паузы расхохотался и обернулся к старухе: – Католичка подойдет?

      – А что ж… – Та поджала губы. – Вера все одно наша, христианская.

      – Что ж ты, корова старая, крещеного младенца от некрещеного не отличаешь? А еще профессионал! – Папа сунул меня в руки Захарьевне как вещь. – Иди работай!

      Старуха плюнула ему под ноги, потом, смерив маму взглядом так, что та невольно поежилась, сказала:

      – Ты, что ли, мать? Со мной пойдешь! – и направилась к дому.

      – Лучше я, – дернулся папа.

      Старуха вернулась, ткнула папу скрюченным пальцем в плечо:

      – Ты, барбосяка москальська, чув, шо я сказала? Только мать, это наши женские дела, и не суйся, а то прокляну!

      – Ладно-ладно, – отец поднял примирительно руки, – не серчай, погорячился я. – Свистнул собаку и пошел к машине, хлопая себя по карманам и бормоча: – И чего ж я, дурак, не курю? Так иногда покурить надо – а я не курю…

      Пол в хатке