На кресах всходних. Михаил Попов

– это вам не ветла. И ему не важно, чем так ель отличается от другого дерева, сам факт различия гипнотизирует его ум.

      Выпили еще. И тут отец Иона сообщил свою окончательную мысль:

      – А вообще, говоря откровенно, его вообще нет.

      – Кого? – поинтересовался совершенно освоившийся инженер.

      – Белоруса. Имеется в наличии один сплошной казус.

      Ивашов только скромно хлюпнул опущенным носом.

      Батюшка медленно тыкал хлебной коркой в солонку.

      – Рассудите хотя бы лишь название. Зовут здешнего мужика бело-рус, а земля – все, что на восток от Гродна, и эта самая Далибукская Пуща, в середине которой мы под дождем пьем народную водку, у ученых мужей называется Черная Русь. Это как? Кривичи-дреговичи жили на Черной Руси и сделались вдруг бело-русы?..

      Скиндер, больше продвинутый по технической части и поднятой темой ему заинтересоваться было невмочь, стал ждать момента, когда мелькнет в медлительной, но неуклонной речи батюшки осколок более лакомой темы.

      – Я сам все думаю-задумываюсь: что это за земля такая, чья она по правде, кого на свет произвела, кем подлинно содержится? Хотя в хозяева многие метили. Вы хотя бы приглядитесь к нашему Дворцу.

      Скиндер послушно повертел головой, словно названное батюшкой должно было по одному его слову нарисоваться в воздухе.

      – Это такое имение, я же говорил, – снизошел отец Иона, вздыхая в сторону немецкого гостя. Юрист уже полностью спал, но при этом делал вид, что пребывает в полном порядке. – Когда-то, а именно не когда-то, а до последнего польского бунта, проживали там паны Суханеки. Православные, навроде Огинских, но паны и поляки.

      Выражение лица инженера менялось, он старался понять сообщаемое, начал почему-то считать это важным для себя. Отец Иона не глядел в его сторону, а все вел спорадическую лекцию, абсолютно уверенный в ее пользе для тех, кто еще в состоянии слушать.

      – Но Суханеки примкнули. По глупости, надо думать, да и по гордости своей. Задумали здесь, на «кресах всходних», обрести независимую родину для своего польского общества. Ну и является Муравьев.

      – Вешатель? – вдруг как будто усилием воли вынырнув из тины опьянения, прохрипел Ивашов. И снова ушел на сонную глубину.

      – Ка-какое… – поморщился рассказчик. – Ну, было чуть. Мужички местные косы к оглоблям привязали и в строй панской армии. А как разобрались, что «вешатель» не такой уж и вешатель, чтобы очень, пошли по домам. Панов за бунт только и наказали. И по сенатской люстрации, – отец Иона с неожиданно официальной точностью выговорил последние слова, – погнали панов Суханеков с кресов туда, где она и есть, их Польша. И подполковнику, отличившемуся, отдали Дворец во владение. Он его тут же проиграл в карты, а потом пропил, и что мы имеем….

      Иона посмотрел на гостей. Сон одолел и инженера тоже, и теперь священник одиноко возвышался над лежащими ничком телами с простертой рукой, в пальцах которой ребристая рюмка играла мутными бликами колеблемой водки, как будто это какая-то капля