На кресах всходних. Михаил Попов

оранжереи никто и не думал восстанавливать. Кактусы засохли или выгнили.

      А вдруг приедет таким переодетым Гарун аль-Рашидом – если кто слыхал про этого сказочного правителя, – чтобы выведать, что тут и как, поджидают ли нового хозяина?

      Или сначала пришлет свору черных чиновников с папками и острыми перьями – все описать и подсчитать?

      В любом случае ожидания были разнообразные и как бы освежающие, будто в атмосферу лесного мешка плеснули немного шампанского.

      «Он» все не ехал.

      Ожидания стали видоизменяться. Одни стали разочаровываться, фигура пана осадника стала приобретать чуть условный характер для одних, для других, наоборот, она наливалась, ввиду своей грозной отдаленности, дополнительным весом.

      Ромуальд Северинович производил впечатление совершенно спокойного человека, со своих лесных земель никуда не выезжал, даже на один день, скажем к Генаде. Было понятно: в момент появления пана осадника следует быть на месте. Первая встреча может многое решить.

      И тут вдруг как удар грома: прибыл!!!

      Уже прибыл, прибыл в Волковыск, хотя почему-то казалось, что это будет Новогрудок; уже стоит в «Империале» – а где же ему еще, это лучшее (хотя, откровенно говоря, и дрянное) заведение для значительного пана в уезде.

      Вся округа словно набрала воздуха в грудь.

      Ну, готовься, Ромуальд Северинович!

      Лежала на всем снежная, хмурая, по обыкновению, беспросветная зима. Работы деревенские стихли, только молодежь вечерами дурачилась на замерзшей речке под треск нескольких костров на берегу. Сахоня уже месяцев семь как не было в Порхневичах, и некому было корежить порядок скромного лесного веселья.

      Один дядька Сашка, вечно шляющийся повсюду ввиду отсутствия семейства, сотрясал воздух сакраментальными словами:

      – Вот уж теперь попляшете! Что я говорил – приехал, приехал, что я говорил!

      Два дня все в доме у Ромуальда Севериновича помалкивали, молча ели, помалкивали за мелкой работой во дворе, не поддерживали переговоры с сельчанами. Те при встрече с кем-нибудь из многочисленных Порхневичей вздыхали, отворачиваясь. Вроде как жалели.

      Выдерживание характера – одна из самых тяжких человеческих работ. Рванешься не вовремя навстречу опасности – проиграл. Засидишься в окопе, в окопе и заколют.

      – Надо ехать, – сказал Ромуальд Северинович на молчаливом семейном совете.

      И здесь произошел первый самостоятельный выход на свет этой истории Витольда Ромуальдовича, заявившего, что ехать не надо.

      Отец молча поднял в его направлении бровь.

      – Он уже стоит в Волковыске неделю, – пояснил Витольд. – Значит, паузу для солидности выдержал и передержал даже. Почему и сам не является, и не шлет представителей с бумагами?

      Никто из участников семейного совета – Тарас, Донат и двоюродные братья отца – и слова не произнес. Ничего в мозгах не сверкнуло. Дядьку Сашку вообще не позвали, он обиженно страдал и пил с Ровдой, слушая его рассказы о титаническом