Мама, я Великан. Евгения Сергеевна Сергиенко

домашней еды, жаль, не от меня, – говорю, легонько толкнув его локтем.

      – От тебя дождёшься… – невнятно отвечает он, не успев прожевать. – Если бы твои родители нас не пригласили – сдох бы на полуфабрикатах.

      Взяв хлеб, Эф смачно проводит им по дну уже пустой тарелки и с удовольствием съедает кусок.

      – М-м-м… Это же великолепно!

      – Филипп, она что, тебя совсем не кормит? – мама проходит на кухню с банкой домашнего варенья в руках.

      – Бессовестно морит голодом! – улыбаясь, отвечает Эф.

      Я, изобразив обиду, надуваю губы.

      Папа с интересом наблюдает за нами. Ему нравится Эф, он говорит, что встретить порядочного парня в наше время – везение.

      – А помнишь, когда мы были молодыми, ты тоже редко баловала меня домашней едой, – говорит он маме и тянется через стол, забирая у неё банку. – Теперь зато – завтрак, обед, ужин и, вон, даже заготовки домашние. – Открутив крышку, папа выкладывает варенье в вазочку.

      Я проглатываю слюну, Эф впивается в варенье взглядом – круглые, сочные бока вишен торчат из бордового желе.

      – Тогда я работала в газете. Уходила рано, приходила поздно, не до заготовок было, – вздохнув, мама наливает чай в маленькие чашки и тоже присаживается за стол.

      – Налетайте, молодежь! – командует папа.

      Эф запускает ложку в варенье и, поймав несколько ягод, молниеносно отправляет их в рот.

      – Ешь так, как будто я брошусь отбирать у тебя вишню, – подтруниваю я.

      – А кто тебя знает, – почти серьёзно отвечает Эф.

      Мама, умиляясь, наблюдает за нами. Голодные гости для неё большая редкость и радость.

      Раньше она действительно проводила много времени на работе, и в моих детских воспоминаниях предстаёт чаще в деловом образе – аккуратной, строгой, всё время пишущей что-то в толстую записную книжку. Тогда записных книжек у нас было несколько, в одной хранились номера телефонов и адреса, в другой рецепты, в третьей дни рождения родственников и друзей. Друзей, кстати, всегда было значительно больше, а родственников я могла сосчитать по пальцам. Но мамина записная книжка была особенной и загадочной. Она делала записи быстро, по наитию, ловила мысли и факты прямо на лету и рассаживала их на странички. Записи не были секретом – записная книжка часто лежала открытой на холодильнике или на подоконнике. Но когда я заглядывала в неё, ожидая увидеть что-то совершенно невероятное, что-то, что перевернёт моё воображение и допустит в мир важных взрослых дел – мой детский взгляд спотыкался о совершенно неразборчивый мамин подчерк. От этого её записи становились ещё более волшебными.

      – Вот он, вкус детства. – Облизав ложку, папа целует сидящую рядом с ним маму в щёку.

      Ещё мама хорошо рисовала. Я часто видела в уголках страниц красивые синие цветы, маленьких синих птиц, аккуратные синие домики. Паста в её ручке неизменно была синей, и хотя в моём детстве уже были ручки других цветов, мама оставалась на стороне однотонного текста. Заглядывая в её записную книжку,