Какого лешего?!. Николай Николаевич Шмигалев

места. Да я им сам шишек с кедров натрушу столько, бывает, они потом два дня их таскают мешками. А вот чтобы охотится, это не ко мне.

      – Поверь Бульгун, нам всем жалко видеть, как убивают любую тварь, – участливо произнес Поставец, он мог подобрать нужные слова, чтобы найти общий язык даже с таким упрямым как осел лешаком. – Любая жизнь дорога, тут я тебя понимаю. Однако старик Род так завещал: одним быть хищниками, а другим быть пищей им. Зайцы едят траву, волки едят зайцев, а люди убивают волков. Закон природы!

      – Так люди ведь не едят волков, – парировал Бульгун.

      Теремной уже подумал было, что привел плохой пример, но леший сам пришел ему на помощь.

      – Они с них шкуры сдирают, – добавил он.

      – Вот! Ты сам и ответил, – хмыкнул теремной. – Люди делают из волчьих шкур себе одежду, чтобы зимой не замерзнуть. Я же говорю – закон природы!

      Бульгун ненадолго задумался и после короткой паузы, произнес:

      – Это плохой закон!

      Слушавший их диалог народец ахнул. Ляпнуть такое на общем сходе, это надо быть чудаком на всю голову.

      – Ну не нам их менять, – едва сдерживая вскипавший внутри гнев, сквозь зубы промолвил теремной. Терпение у него кончалось. – Кстати, Бульгун, а что это ты так за живность вдруг обеспокоился. Насколько я знаю, ты уже лет триста в своем лесу трудишься…

      – Триста тридцать!

      – Триста тридцать! Молодой да ранний!

      Теремной переглянулся с Кочергой – глянь, мол, каков фрукт, еще березовое молочко на губах не обсохло, а уже древние законы критиковать вздумал – и вновь обратился к лешему.

      – Тем более тогда! Что-то раньше ты не особо радел за косуль и куниц. И охотились люди в твоих владениях и рыбачили, и дрова рубили, и траву косили. И все по закону было. Чего-же нынче с тобой произошло? Какая гадюка укусила?

      – Никто меня не кусал. А то что раньше радеть не начал, сейчас жалею.

      Полуночники опять ахнули – зачем леший на неприятности нарывается?!

      Даже Стопарь не выдержал, крикнул:

      – Эй, Бульугн, ты бы язык за зубами попридержал бы! Неровен час, прикусишь его!

      – И впрямь, Бульгун, покаялся бы уж, заткнулся бы и слушал молча, – пробасил Совун, которому жалко было юного собрата. Теремной хоть мужик справедливый и отходчивый, но под горячую руку ему лучше не попадаться.

      Упрямый Бульгун вовсе не собирался признавать вину за свои поступки и уж тем более каяться.

      – Ты понимаешь, что закрывая лес перед людьми, ты обращаешь их на большие страдания и излишние тяжкие труды, – сделал теремной последнюю попытку достучаться до лешего. – Одна соболиная шкурка будет стоить как полная телега пшеницы. Это ведь какая подмога людям в сборе того же оброка.

      – Я знаю одно, Ваше Околородие, – устало промолвил Бульгун, которому уже осточертело торчать посреди зала как одинокой березке на лугу, тем более что места вокруг него становилось все больше и больше. – Что одна соболиная шкурка, это одна жизнь ни в чем не повинного соболя. Тем более,