Костер неистовой любви (Марина Цветаева). Елена Арсеньева

все, что пело и боролось.

      Сияло и рвалось.

      И зелень глаз моих, и нежный голос.

      И золото волос.

      И будет жизнь с ее насущным хлебом.

      С забывчивостью дня.

      И будет все – как будто бы под небом.

      И не было меня.

      Изменчивой, как дети, в каждой мине.

      И так недолго злой.

      Любившей час, когда дрова в камине.

      Становятся золой.

      Виолончель, и кавалькады в чаще.

      И колокол в селе… —

      Меня, такой живой и настоящей.

      На ласковой земле!

      К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры.

      Чужие и свои?! —

      Я обращаюсь с требованьем веры.

      И с просьбой о любви.

      И день и ночь, и письменно и устно:

      За правду да и нет.

      За то, что мне так часто – слишком грустно.

      И только двадцать лет.

      За то, что мне прямая неизбежность —

      Прощение обид.

      За всю мою безудержную нежность.

      И слишком гордый вид.

      За быстроту стремительных событий.

      За правду, за игру… – Послушайте! —

      Еще меня любите.

      За то, что я умру.

      Смерть, впрочем, ждала не ее, а другого человека. Однако она очень близко затронула Марину.

      Ее любовь и любовь к ней Сергея была подвергнута первому и очень серьезному испытанию. Как ни странно, не безденежьем, не бытом, не трудностями рождения и воспитания первого ребенка – эти все трудности существовали и всегда будут существовать в их жизни, всегда будут их испытывать, еще и жесточе, чем других, – любовь была впервые испытана на прочность появлением между ними двумя – третьего.

      О, о, о… Сколько таких третьих еще встанет между ними за те более чем тридцать лет, которые они проживут вместе… Однако небеса для начала подшутили весьма изощренно: первым в этой череде суждено было стать родному брату Сергея, Петру Эфрону. Он-то и упадет в эту бездну, разверзтую вдали, но заберет с собой немалую часть сердца Марины.

      …Он, со своими тонкими чертами большеглазого лица, темными, словно бы всегда полузакрытыми веками, высоким лбом и впалыми щеками, очень худой, был и похож на Сергея, и не похож. Может быть, не столь ослепительно красивый, но еще более романтический и нежный. Беспомощный! Еще сильнее нуждающийся в защите!

      Петр Эфрон, как выражались в старину, находился в последнем градусе чахотки. По восприятию Марины – стоял на грани между жизнью и смертью…

      Он стал для нее нежным мальчиком, милым мальчиком, любимым мальчиком… Настолько тронувшим ее, что она поцеловала его – брата своего мужа – отнюдь не безгрешным сестринским поцелуем.

      Ну да, все в мире принадлежало ей! И Петр тоже.

      И на него, ошеломленного этой внезапной вспышкой любви, а значит – жизни, такой горячей, такой ускользающей от него, может быть, даже ненужной ему, на первого обрушилось то, чем Марина потом станет засыпать всех своих мужчин: лавина ошеломляющих писем, любовных признаний, призванных внушить