Обманутая снами (Евдокия Ростопчина). Елена Арсеньева

свыкшейся рано с тоской и несчастьем…

      И тайны не стало в душе для него!

      Мне было не страшно, не стыдно его…

      В душе гениальной есть братство святое:

      Она обещает участье родное.

      И с нею сойтись нам отрадно, легко;

      Над нами парит она так высоко.

      Что ей неизвестны, в ее возвышенье.

      Взыскательных дольных умов осужденья…

      Вниманьем поэта в душе дорожа, —

      Под говор музыки, украдкой, дрожа.

      Стихи без искусства ему я шептала.

      И взор снисхожденья с восторгом встречала.

      Но он, вдохновенный, с какой простотой.

      Он исповедь слушал души молодой!

      Как с кротким участьем, с улыбкою друга.

      От ранних страданий, от злого недуга.

      От мрачных предчувствий он сердце лечил.

      И жить его в мире с судьбою учил!

      Он пылкостью прежней тогда оживлялся.

      Он к юности знойной своей возвращался.

      О ней говорил мне, ее вспоминал.

      Со мной молодея, он снова мечтал.

      Жалел он, что прежде, в разгульные годы.

      Его одинокой и буйной свободы.

      Судьба не свела нас, что раньше меня.

      Он отжил, что поздно родилася я…

      Жалел он, что песни девической страсти.

      Другому поются, что тайные власти.

      Велели любить мне, любить не его —

      Другого!.. И много сказал он всего!..

      Слова его в душу свою принимая.

      Ему благодарна всем сердцем была я…

      И много минуло годов с того дня.

      И много узнала, изведала я, —

      Но живо и ныне о нем вспоминанье;

      Но речи поэта, его предвещанье.

      Я в памяти сердца храню как завет.

      И ими горжусь… хоть его уже нет!..

      Но эти две первые, чудные встречи.

      Безоблачной дружбы мне были предтечи, —

      И каждое слово его, каждый взгляд.

      В мечтах моих светлою точкой горят!..

      Конечно, как и полагается всякой юной девице, к тому же – поэтически-мечтательной, Додо в то время была влюблена (Пушкину нетрудно оказалось это угадать!) – в князя Платона Мещерского. Однако молодой человек с недавних пор был женат, то есть на роль жениха для Додо никак не годился. А Пашковы очень хотели поскорей выдать воспитанницу замуж. Ужаснее беспрестанного общения с девицей на выданье может быть только общение с перезрелой девицей, а Пашковы всерьез беспокоились, что их подопечная засидится в девках благодаря «дурной славе» поэтессы. После разговора с Пушкиным Додо еще пуще ударилась в мечтательность и романтичность. Пашковы встревожились и теперь вывозили ее на все балы, какие только объявлялись, не гоняясь за утонченностью приглашаемой публики: были бы на них, главное, приглашаемы в основном люди холостые, а не женатые.

      Додо была хорошенькая и имела успех. Позднее ее брат, Сергей Петрович Сушков, так опишет внешность своей сестры: «Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, волосы черные… выражение лица чрезвычайно оживленное, подвижное, часто поэтически-вдохновенное, добродушное и приветливое…»

      И тут странным образом выяснилось, что привлекает к Додо молодых людей