Изюм из булки. Том 1. Виктор Шендерович

ставила на радиолу диск сестер Берри.

      – Нравится?

      – Очень, – честно отвечал я.

      – Ты чувствуешь себя евреем? – спрашивала она.

      – Чувствую, – честно отвечал я.

      Мама девушки, которая мне нравилась, была мною довольна.

      Вскоре они уехали.

      Но до сих пор, когда я слышу песни сестер Берри, я чувствую себя евреем.

      А когда слышу спиричуэлсы – чувствую себя негром.

      «Король бельгийцев Бодуэн и королева Фабиола

      …однажды к нам попали в плен во время матча по футболу!»

      Этот жуткий случай датируется семидесятыми годами прошлого века.

      Дело было так. Мой отец увлекся генеалогией. Специалист по сетевому планированию, он скрестил системное мышление с гуманитарными наклонностями и начал на досуге составлять таблицы родственных связей царствующих домов Европы – от Эшториала до Зимнего дворца и от царя Гороха до наших дней.

      В просторечии таблица эта называлась «Кто кому Вася» (так или иначе, все царствующие особы оказались родственниками).

      Компьютеров еще не было в помине – отец вручную исчерчивал ватманские листы и склеивал их в длиннющие простыни. Иногда внесение в таблицу очередного персонажа сопровождалось безответственной рифмовкой, вроде той, что вынесена в заголовок.

      Рифма входит в голову гвоздем – и когда тридцать лет спустя, в Брюсселе, мне показали королевский дворец, имена его обитателей выскочили наружу в ту же секунду, и я страшно поразил окружающих своей эрудицией.

      Король бельгийцев Бодуэн и королева Фабиола!

      Про их страдания в плену у советских футболистов я из скромности умолчал.

      Первомай-75

      …мы с мамой встречали в Одессе.

      Гуляли по Пушкинской улице – я, мама и мамина знакомая. Параллельным курсом двигалась первомайская демонстрация. Демонстрация притормозила на перекрестке; какой-то дядя, со словами «мальчик, подержи, я сейчас», всучил мне в руки огромный портрет – и ушел.

      Ни «сейчас», ни потом дядя не появился. Когда мама, отвлекшаяся на разговор с подругой, спохватилась, я был уже не один. Чей был портрет, не помню – из глубин памяти лох-несским чудовищем выплывает словосочетание «товарищ Долгих», но я не поручусь.

      Демонстрация тронулась с места, и мы пошли вместе с ней. Я – с товарищем Долгих на руках. Мама призывала трудящихся поиметь совесть, я что-то жалобно подвякивал снизу, но дурного изображения никто у меня не забирал, и все страшно веселились.

      Наконец, решившись, мама вынула эту живопись из моих скрюченных ручек, аккуратно прислонила товарища Долгих к стеночке, и мы пошли от греха подальше…

      Лоток

      Это называлось – обмен учащейся молодежью. Я был учащейся молодежью, и меня обменяли.

      Я шел по Праге – с разинутым ртом и отцовским фотоаппаратом ФЭД[1] на шее. Я щелкал Карлов мост, Яна Гуса, часы на Староместской… – прекрасные дежурные достопримечательности.

      Один кадр из той старой пленки спустя много лет поразил меня

1

аббревиатура, означавшая: Феликс Эдмундович Дзержинский!