Три короба правды, или Дочь уксусника. Светозар Чернов

чур потом сюда, а не на Мещанскую! – нехотя согласился Артемий Иванович.

* * *

      Злобствовавший с ночи буран замел тротуары, и было невозможно передвигаться пешком в метелистой полумгле по колено в снегу. Они взяли извозчика и тот в полчаса доставил их на Шпалерную, к французскому консульству. По всей длине улицы, сколько можно было видеть сквозь вьюгу, дворники с лопатами гребли от домов снег, а вдоль рельсов конки толпа рабочих с матерным лаем откидывала этот снег обратно с рельсов на тротуар.

      Очки поляка были залеплены снегом, и сколько он не протирал их, они вновь покрывались белой коростой.

      – Что, барин! Плохо? – участливо спросил махавший рядом с ними лопатой дворник. – В самый праздник такая гадость! Да еще эти жертвы полового подбора! Им положено снег в кучи складывать, чтобы потом на санях на Неву вывозить, а они со своей чугунки снег нам обратно кидают. Мне госпожа Синельникова так и сказала: «Огради, говорит, Митрич, мой интерес от этих трутней». Нам еще на Шпалерной повезло, снег весь ветром унесло, да в Гагаринскую и Самбургский переулок забило. Там сейчас такие валы высокие, что человекам по разные стороны одному другого не видать.

      – Какие трактиры или ренсковые погреба, или другие жральни тут рядом есть? – спросил у дворника поляк.

      – Так у нас в доме кухмистерская Петра Емельяновича Владимирова, добро пожаловать. А за французским консульством и за шведами кухмистера Столбова заведение, только я вам туда не советую ходить. А если выпить хочется, то на углу Гагаринской трактир Эзелева. Только никто сейчас не торгует, праздник-с.

      – А господин Владимиров в этом доме живет или в другом месте?

      – В этом. Над кухмистерской квартирует.

      – Пошли к нему, Степан, – сказал Артемий Иванович. – До этого Столбова еще три дома идти, а тут два шага всего.

      – Уж не родственник ли то пана Артемия?

      – Нет. Я, слава Богу, сирота.

      Дом с вывеской кухмистерской Владимирова находился по другую от консульства сторону улицы и почти напротив него. Толкнув дверь с заиндевевшим стеклом, они вошли в подъезд, где навстречу им со стула, стоявшего напротив небольшого горевшего камина, поднялся гревшийся у огня швейцар в фуражке с наушниками и в длинной швейцарской шинели с солдатским Георгием на груди.

      – Так значит, это ты служишь здесь швейцаром! – сказал Артемий Иванович, стряхивая со своего пальто снег.

      – Уж с лета здесь служу! – доложил швейцар, почтительно помогая поляку отряхнуть дорогую шубу и веником обмахнув ему ботинки. – Как с действительной из-за слабости в ногах вышел из Преображенского полка, с тех пор тут.

      Фаберовский протер платком очки, водрузил их на нос и строго спросил:

      – Как зовут? Ага… Самсон Лукич… Грамотный? Тогда ознакомься.

      Он продемонстрировал швейцару открытый лист, тот поднес его поближе к газовому рожку и затем почтительно вернул, выражая всем своим видом готовность услужить.

      – Вот что, Лукич, – сказал Артемий Иванович и искоса взглянул