5-я волна. Рик Янси

с ними на лагерь опустилась тишина летних сумерек. Тишина, как колокол, звенела у меня в ушах.

      А потом серый шар засветился.

      Это могло быть хорошо или плохо. Или не хорошо и не плохо. Любой вариант зависит от того, кто его рассматривает.

      Шар оставили они, так что для них это было хорошо.

      Свечение набирало силу. Тошнотворный желто-зеленый свет. Слабо пульсирует, как… как что? Маяк?

      Я пристально смотрела в темнеющее небо. Появились первые звезды. Никаких дронов не видать.

      Если это хорошо для них, значит, это может быть плохо для меня.

      И стрелка от «может быть» склонялась к «точно».

      Пульсация света ускорялась. Пульсацию сменили вспышки, потом мигание.

      Пульсация…

      Вспышки…

      Мигание…

      В сумерках светящийся шар походил на глаз. Этот желто-зеленый глаз подмигивал мне.

      «„Глаз“ о ней позаботится».

      Моя память сохранила все, что происходило дальше, как серию моментальных снимков, как стоп-кадры из какого-нибудь артхаусного фильма, который снимали неустойчивой ручной камерой.

      Кадр 1. Сижу на заднице и, как рак, пячусь от лагеря в лес.

      Кадр 2. Встала на ноги. Бегу. По сторонам мелькают смазанные пятна зеленого, коричневого, мшистого цвета.

      Кадр 3. Мишка брата. Лапка, которую Сэмми слюнявил и грыз, когда был совсем маленьким, выскальзывает из моих пальцев.

      Кадр 4. Вторая попытка подобрать проклятого мишку.

      Кадр 5. На первом плане яма с пеплом. Я стою между телами Криско и Бранча. Прижимаю мишку к груди.

      Кадры 6–10. Снова лес. Снова бегу. Если присмотритесь, увидите в левом углу десятого кадра овраг.

      Кадр 11. Финальная картинка. Я зависла в воздухе над темным оврагом. Кадр сделан сразу после того, как я прыгнула с обрыва.

      Я, свернувшись калачиком, лежала на дне оврага, а надо мной с ревом летела зеленая волна. Она уносила все, что оказалось на ее пути: деревья, землю, птиц, белок, сурков, всяких насекомых, то, что покоилось в яме на поляне, обломки бараков и склада, и первые два дюйма почвы в радиусе ста ярдов от взрыва. Я почувствовала ударную волну еще до приземления на дно оврага. На каждый дюйм моего тела обрушилось давление, от которого, казалось, затрещали кости. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

      Я вспомнила слова Криско: «Знаешь, что происходит, когда на тебя обрушивают двести децибел?»

      Нет, Криско, не знаю.

      Но могу себе представить.

      24

      Все никак не заставлю себя не думать о том солдате с распятием, которого обнаружила за холодильниками для пива. Солдат и распятие. Может, поэтому я нажала на спуск? Не потому, что мне показалось, будто распятие – это пистолет. Я нажала на спусковой крючок, потому что он был солдатом или, по крайней мере, был в форме солдата.

      Он не был ни Бранчем, ни Вошом. Он не был среди военных, которых я видела в тот день, когда погиб папа.

      Не был и был одновременно.

      Не был никем из них и был всеми ими.

      Я не виновата. Так