Дочь партизана. Луи де Берньер

отец всегда одинаково. Мой труп завернут в государственный флаг, говорил он, и отвезут на мясокомбинат, где из меня наделают пирожков, которыми маршал Тито попотчует президента Соединенных Штатов, прибывшего с визитом. Одни мои кости смелют в муку и удобрят поля, а из других наварят книжный клей, и тогда я даже мертвый буду полезен.

      Крис смотрел на меня, распростертую на полу, и взгляд его светился искренней симпатией и нежностью.

      – И так всякий раз после рентгена? – спросил он.

      – Еще на вечеринках с друзьями.

      – Наверное, ты была милой девочкой, – сказал Крис.

      – Даже в самой вздорной бабе прячется милая девочка, – ответила я.

      – Тебе в актрисы бы. Надо же, играешь смерть и даже вино не разлила.

      Отцу нравилось меня пугать, рассказывала я. Приподнимет повязку, под которой пустая глазница, скрючит пальцы, мол, это когтистые лапы, и, утробно рыча, гоняется за мной по дому. Потом я перестала бояться, и догонялки превратились в обычную игру со всегдашней щекоткой напоследок. Но подружки мои и братнины приятели от пустой глазницы неизменно балдели.

      Крис охотно слушал мои байки. Он был терпеливый и думал, что мне и впрямь надо поговорить о человеке, который сыграл большую роль в моей жизни. И я рассказывала свои истории, будто ничего важнее на свете нет, а он сидел в засаленном кресле, пил кофе и смотрел на меня собачьими глазами. Я б, наверное, могла о чем угодно балаболить. Он с ходу заглотнул крючок, и теперь я ломала голову, что делать с моим уловом. Я сама еще толком не знала, чего от него хочу.

      – Отец был как скала, – рассказывала я. – Монолит. Он вызывал трепет. Наворачивал горы еды, но ничуть не толстел. Сядет за стол, вилка и нож в кулаках, и говорит о войне. Плоть от плоти своего поколения. Была война, и те, кто уцелел, беспрестанно о ней говорили – удивлялись, что все еще живы. «Моя жизнь – эпилог, который гораздо длиннее самой повести, – часто говорил отец и поднимал стакан: – Так выпьем за долгий счастливый финал и всех бедолаг, кому не свезло…»

      Меня воспитывали коммунисткой, рассказывала я. В тогдашней Югославии это было неизбежно, все равно как одним выпадает родиться мусульманами, а другим – католиками. Над этим я особо не задумывалась. В Лондоне многие представлялись коммунистами. И кое-кто чувствовал себя прям героем. В Арчуэе было полно коммунистических группировок, которые друг друга на дух не выносили. Есть такая югославская поговорка: расстрельная команда из коммунистов всегда встает в кружок. Сейчас-то в эту фигню никто не верит, а тогда в Арчуэе были Революционная коммунистическая партия, Компартия Великобритании, Интернациональная марксистская группа, Социалистическая рабочая партия, всякие прочие революционеры и социалисты, а вдобавок к ним всевозможные анархисты. Половину партийцев составляли агенты британских спецслужб, все это прекрасно знали и друг за другом шпионили. Нормальный человек в такую лабуду больше не верит. И мне она до лампочки, но Тито я защищала. Тут уж вопрос верности. Крис не спорил, только я уверена, что в душе он был консерватор. Хотя уверял,