Улыбка женщины. Николя Барро

я не нашла в квартире его вещей. И там лежала записка… записка…

      – Так он даже не объяснился с тобой с глазу на глаз? Вот козел! – оборвала меня Бернадетт и с шумом втянула в себя воздух. – Я всегда говорила, что твой Клод – козел. Всегда.

      Записка! Это последнее дело, дальше некуда…

      – Прошу тебя, Бернадетт!

      – Что?! Ты еще защищаешь этого идиота? – (Я молча тряхнула головой.) – Слушай меня, дорогая, – продолжала Бернадетт.

      Я зажмурила глаза. Это «слушай меня» обычно играло у Бернадетт роль прелюдии к одной из ее фундаментальных сентенций, которые часто оказывались правдой, но у меня не всегда хватало сил их выслушать.

      – Забудь этого придурка как можно скорее! Конечно, тебе сейчас плохо…

      – Очень плохо, – продолжая всхлипывать, поправила я.

      – Ну хорошо, очень плохо. Но он был невозможный тип, и в глубине души ты это знала. А сейчас попробуй успокоиться. Все будет хорошо. Я уверена, что скоро тебе встретится очень приятный, душевный мужчина, у которого хватит ума по достоинству оценить такую женщину, как ты.

      – Ах, Бернадетт… – вздохнула я.

      Хорошо ей было говорить, будучи замужем за действительно добрым человеком, мирившимся с этой ее маниакальной прямотой.

      – Слушай меня, – повторила Бернадетт. – Сейчас ты возьмешь такси и поедешь домой. А я, как освобожусь, тут же отправлюсь к тебе. Все не так страшно, я тебя умоляю. Нет никакой трагедии.

      Я сглотнула. Разумеется, очень мило со стороны Бернадетт, что она хочет приехать и успокоить меня. Но у меня возникло неприятное чувство, что ее понимание утешения слишком отличается от моего. Нужно ли мне сегодня весь вечер слушать лекцию о том, что Клод – самый отъявленный негодяй всех времен и народов? Так или иначе, но я жила с ним вплоть до вчерашнего дня, и сейчас Бернадетт могла бы проявить ко мне чуть больше сострадания.

      Однако моя милая подруга, как всегда, выстрелила поверх мишени.

      – Вот что я скажу тебе, Орели, – продолжала она голосом учительницы, не терпящей возражений. – Я рада, и даже очень, что Клод бросил тебя. Настоящая удача, если хочешь знать мое мнение. Ты бы ни за что не решилась первая. Я знаю, тебе неприятно, но все-таки скажу: то, что этот идиот наконец ушел из твоей жизни, – повод для праздника.

      – Что ж, радуйся, – резко оборвала я ее и почувствовала, как взбесило меня внезапное осознание того, что моя подруга не так уж неправа. – Знаешь, что я скажу тебе, Бернадетт? Празднуй. А мне дай несколько дней погоревать, если тебе такое под силу. Оставь меня в покое.

      Я сделала глубокий вдох и выключила телефон.

      Что ж, прекрасно, теперь я еще и с Бернадетт поссорилась. С навеса вода потоками лилась на тротуар, я, дрожа, вжалась в угол здания и подумала о том, что сейчас действительно было бы разумно поехать домой. Хотя меня и пугало возвращение в пустую квартиру, где не было даже котенка, который мурлыкал и терся бы об меня, пока я пальцами ласкаю его шерстку.

      – Смотри, Клод, разве не прелесть?! – воскликнула я, когда однажды соседка мадам Клеман принесла нам корзину, в которой