Миллион миллионов, или За колёсиком. Александр Анин

Мхов. – Обойдётся».

      Жена, завидев их издалека, кричит:

      – Накрываю?

      Мхов кивает ей навстречу, давай, мол.

      – Руки мыть, – говорит он сыну. В отцовой ванной они по очереди мылят ладони пахучим мылом, вытирают руки полотенцами, сушат под горячей воздушной струёй. Алексей вдруг ни с того ни с сего спрашивает:

      – Пап, а зачем бреют подмышки?

      Мхов рад и этому.

      – Для чистоты, для гигиены, – охотно объясняет он. – Вырастешь, тоже будешь брить.

      – А мама бреет подмышки?

      Мхов слегка обескуражен.

      – Ну… да. А почему ты спросил?

      Сын объясняет:

      – Фридрих говорит, что у них в Германии многие женщины специально не бреют подмышки. Почему?

      – Хм. Почему. Надо же. Ну и фиг с ними.

      – С кем?

      – С Фридрихом. С Германией. С их германскими… Давай, пошли, мама ждёт.

      Но уже за порогом ванной Мхов, словно вдруг до конца додумав какую-то мысль, отменяет своё решение завтракать. В прихожей он надевает теплую куртку и, выйдя во двор, говорит жене, накрывающей на стол в ротонде:

      – Маш, вы начинайте, завтракайте, меня не ждите. Я ненадолго.

      – Да куда ты? Поешь сначала.

      – Не, я скоро, мне тут надо кое-что.

      И быстро шагает за ворота. Сын долгим взглядом смотрит ему вслед.

      Мхов идёт по поселку в сторону озера. Он не слишком смотрит по сторонам, ему тут всё и так знакомо с детства. Хотя это больше касается ландшафта. Большинство же строений изменились и очень. Раньше это всё были крепкие дачи руководящих работников районного уровня. Теперь же преобладают богатые особняки, возведённые на месте старых дач такими как он или почти такими. Те, у кого лучшие времена остались в прошлом, кто не смог обосноваться в новом времени так же по уму как в старом, продают свои участки (сам Мхов таким образом прирезал к родительским тридцати соткам ещё шестьдесят) и строятся в местах попроще. И это правильно. Жить нужно в своём круге, среди своих, чтобы не было зависти и злобы.

      Между тем, ветер с каждой минутой становится всё сильнее. Мхов застёгивается на все пуговицы, убыстряет шаг. Спустившись к озеру, он останавливается у самой кромки воды. Облака, ставшие вдруг тёмными, уже обложили небо до самого горизонта. «Как-то слишком быстро», – думает Мхов. Вода в озере, обычно светлая и почти прозрачная, сейчас мутна и тяжела, крупная рябь катится по поверхности. Ивовые заросли вдоль берега шумят под ветром так, будто сделаны из жести.

      Мхов опускает руку в карман. Странно, железка и в кармане остаётся пугающе холодной, ну да хрен с ней, недолго ей ещё. Он внимательно рассматривает её, почерневшую от огня и долгого лежания в земле. Затем заносит руку над головой, на какое-то совсем короткое время замирает (в голове противно гудит, словно её подключили к высоковольтной линии электропередач, а может это ветер колотится о барабанные перепонки), потом резко, до боли в плече, отводит руку назад и с силой забрасывает лишнюю ему вещь в озеро.

      Та очень долго, до рези в глазах