Братья и сестры. Федор Абрамов

ветер как на пустыре. А зима сами знаете какая была. Вижу, в одном углу лампешка чадит, рабочий у станка стоит – в шубе, голова тряпьем обмотана. Рукавицы снимет, подует на руки да снова за клещи. Ну подошел, смотрю. А у него, понимаете, лицо все обморожено, прямо как чугунное – места живого не сыщешь. Только одни глаза из-под очков поблескивают. Что, говорю, доживем, отец, до победы? А он посмотрел на меня да и говорит: «Надо. Я сегодня пятого – последнего в семье на кладбище отволок…»

      Далеко, в заречье, с глухим стоном сорвалась в воду глыба подмытой глины. Вокруг людей чернела выжженная земля. Ветер вздувал холодный пепел. Шумно отфыркиваясь, шарили мордами по промежку лошади. Василиса, ширкая носом, вытирала рукавицей глаза.

      – Да, вот какие ленинградцы! – тихо сказал гость. – А вы, я вижу, не очень-то торопитесь с победой? Это с утра наработали? – указал он здоровой рукой на поле.

      Под Марфой затрещали сани.

      – И того бы не надо! Земля не отошла, холодом дышит – не чуешь?

      – Экая ты, Марфушка… С тобой как с человеком, а ты как медведица. Да вы не бойтесь, – подмигнула Варвара гостю. – Это она на председателя…

      – Понимаете, – вмешалась Настя, – председатель у нас Лихачев… Мы ему: подождать надо, земля не отошла, а он и слушать не хочет. Здешние поля, говорит, колом торчат у начальства, всю картину марают. Ну и выгнал, а пахать все равно нельзя.

      – Так, так, – задумчиво сказал гость. – Ну, мне пора. Спасибо за беседу. – Он улыбнулся глазами. – Встретимся еще.

      – Мы тоже поедем, – решительно сказала Марфа. – Бабы, запрягайте лошадей.

      Василиса уже вдогонку крикнула:

      – Да вы сами-то чей, гостенька? Как вас звать-величать?

      Человек в шинели обернулся:

      – Лукашин. Иван Дмитриевич.

      – Так, так, Иванушко… К родимой, значит, да к жене попадаешь? А из какой деревни? Фамилия-то ровно не здешня.

      Новый знакомый неожиданно и весело рассмеялся:

      – Из райкома. На посевную к вам послан.

      Женщины с немым изумлением переглянулись между собой.

      – Вы уж нас не обессудьте! – опять вдогонку закричала Василиса. – Может, чего и лишнего наговорили…

      На покатой горушке, перед самым спуском в низкую луговину, сплошь затопленную половодьем, Лукашина догнала молодая смазливая бабенка, игривый взгляд которой он чувствовал на себе во время недавней беседы с колхозниками.

      – Коль уж вы бойко шагаете! Походочка фронтовая – я вся запышалась… Вы куда это направились? Вон теперь где переходы-то, – указала она на кусты слева. – Пинега раздичалась – страсть. Чужому человеку и ходу нет. Пойдемте. Уж коли я первая вас заприметила, я и выведу…

      Варвара задорно подмигнула ему, слегка приподняла подол платья и свернула налево.

      Лукашин, приноравливаясь к ее мелкому шагу, кивнул на реку:

      – Что она у вас, всегда такая?

      – Пинега-то? Раз в десять лет молодость вспоминает. А так, чего уж – не Черное море, – авторитетно заявила Варвара и сбоку посмотрела на него: учти, мол, и